Роберт Т. Крейг Теория коммуникации как поле. Перевод статьи.

Предисловие переводчика

Александр Шохов

shokhov@gmail.com

+38 098 5803749

Соискатель кафедры культурологии

философского факультета

Одесского Национального

Университета им. И.И.Мечникова

Подход Роберта Крейга к построению согласованного поля коммуникативной теории

Американский исследователь Роберт Крейг (Robert T. Craig) предпринял попытку построить теорию коммуникации как согласованное (когерентное) поле. Подход Крейга основывается на том, чтобы представить многозначный термин «коммуникация» как «согласованное поле метадискурсивных практик, поле дискурса о дискурсе, которое встраивается в практику коммуникации» [1]. Для этого предпринимается попытка выйти за рамки дисциплинарных практик, разделяющих исследователей и перейти к использованию так называемой «конститутивной метамодели коммуникации» [1].

На чем же Роберт Крейг предлагает основывать эту конститутивную метамодель? Простая и в то же время глубокая идея исследователя состоит в том, чтобы обратиться к практическому метадискурсу, то есть к тому, как в повседневной практике коммуникации мы говорим о коммуникации. Иными словами, все теоретические построения, которые затем оформляются в различные традиции и школы мышления, по мнению Роберта Крейга, в своей основе опираются на общий фундамент: на практику говорения о коммуникации, которую Роберт Крейг называет «практическим метадискурсом».

Практический метадискурс можно представить как совокупность общеизвестных убеждений в чем–либо, например: «люди обычно понимают друг друга через сообщения».   «Когда Анна говорит Биллу, например: «Ты, наверное, не можешь знать, о чем я говорю», Анна апеллирует, в форме метадискурсивной ремарки, к некоторым общеизвестным убеждениям о смысле и референции (таким как уверенность, что достоверное понимание приходит только из персонального опыта), возможно для того, чтобы подорвать некоторое суждение Билла» [1].

Эти метадискурсивные ремарки могут быть развиты до уровня отдельной теории, с точки зрения которой другие общеизвестные истины (лежащие в основе иных теоретических конструктов) могут быть подвергнуты критическому пересмотру.

Так, с точки зрения Роберта Крейга, «вся теория коммуникации… – это вид метадискурса, путь говорения о говорении, который получает большую часть правдоподобия и интереса через риторическую апелляцию к общеизвестным истинам повседневного практического метадискурса» [1]. На этой основе исследователь строит когерентное согласованное поле единой теории коммуникации, каждый элемент которой обращается к своему собственному набору «общеизвестных истин» и критически  рассматривает другие элементы, включенные в поле.

Роберт Крейг выделяет семь традиций (и семь альтернативных «словарей»), которые, с его точки зрения, формируют сегодняшнее когерентное поле коммуникативной теории. Эти традиции: риторическая, семиотическая, феноменологическая, кибернетическая, социально–психологическая, социокультурная, критическая. В то же время исследователь оставляет перечень открытым, считая, что в единое поле коммуникативной теории могут быть включены и другие традиции, некоторые из которых формируются сегодня.

Подход Роберта Крейга позволяет структурировать и упорядочить многообразие теоретических традиций и школ мышления, приведя их к единому основанию, и в то же время позволяя сохранить терминологическую специфику и все богатство методов, наработанных в каждой из них.

Литература

1.     Robert T. Craig Communication Theory as a Field [Текст] / Robert T. Craig // Communication Theory – 1999. - May 1999. – Pages 119 – 161.

Роберт Т. Крейг

Теория коммуникации как поле

Переводчик

Александр Шохов

shokhov@gmail.com

Настоящее эссе реконструирует теорию коммуникации как диалогическо-диалектическое поле в соответствие с двумя принципами: конститутивной модели коммуникации как метамодели и теории как метадискурсивной практики. В эссе утверждается, что все теории коммуникации – взаимно соответствуют друг другу, когда адресованы практическому жизненному миру, в котором «коммуникация» – термин, имеющий множество значений. Каждая традиционная теория коммуникации исходит из определенных повседневных представлений о коммуникации, и риторически апеллирует к ним, в то же время бросая вызов другим убеждениям. Взаимодополнительность различных теорий и в то же время напряженность между ними генерирует теоретический метадискурс, который пересекается с продолжающимся практическим метадискурсом в обществе и в то же время оказывает на него влияние. В предварительной схеме поля риторическая, семиотическая, феноменологическая, кибернетическая, социально-психологическая, социокультурная и критическая традиция в теории коммуникации отличаются характерными способами определения коммуникации, ракурсом рассматриваемых проблем, метадискурсивным словарем и общеизвестными истинами, к которым они апеллируют и которые противопоставляют другим. Общеизвестной истиной в аргументах, характерных для всех традиций, является предложение по совмещению теоретической работы и дисциплинарной практики в единое поле мышления.

Теория коммуникации невероятно богата количеством идей, которые попадают в ее номинальные рамки, и новые теоретические работы по коммуникации в последнее время расцветают пышным цветом во все  большем количестве [1]. Тем не менее, несмотря на древние корни и растущее изобилие теорий о коммуникации, я считаю, что коммуникативная теория как идентифицируемое поле изучения все еще не существует [2].

Прежде, чем перейти к полю теории, мы считаем приоритетным сосредоточиться на отдельных областях. Книги и статьи по теории коммуникации редко упоминают другие работы по теории коммуникации за исключением узких интердисциплинарных специальностей и школ мышления [3]. Исключая эти малые группы, теоретики коммуникации, по всей видимости, и не соглашаются, и не расходятся во мнениях по широкому кругу тем. У них нет канона общей теории, к которой они все могли бы отнестись. Нет общих целей, которые объединяли бы их, нет спорных моментов, которые разделяли бы их. По большей части, они просто игнорируют друг друга [4].

Университетские курсы по теории коммуникации все чаще предлагаются на всех уровнях обучения, публикуются многочисленные учебные пособия. Однако, при ближайшем рассмотрении их содержания, только некоторые демонстрируют, что существует множество теорий коммуникации. Конечно же, преподавать множество различных теорий в каком-либо одном курсе – это не путь к коммуникативной теории как к полю.

Anderson (1996) проанализировал содержание семи учебников по теории коммуникации и идентифицировал 249 отдельных «теорий», 195 из которых были описаны только в одной из семи книг. То есть только 22% теорий оказались более, чем в одном из учебников, и только 18 из 249 теорий (7%) были включены более, чем в три книги. Если теория коммуникации – это действительно поле, то представляется вероятным, что половина учебников могут согласиться чуть больше, чем с 7% основного содержания этого поля.  Таким образом, вывод о том, что теория коммуникации не является согласованным (когерентным) полем исследований, кажется вполне обоснованным [5]

Несмотря на то, что теория коммуникации сегодня не является согласованным (когерентным) полем, я верю, что она может им стать. Поле будет возникать в той степени, в какой мы будем участвовать как теоретики коммуникации в достижении социально важных целей, и в дискуссиях по различным вопросам. Это элиминирует те различия, которые сегодня разделяют нас, такие как различные дисциплинарные традиции, отдельные специальности, методологии и школы мышления.

В настоящем эссе я доказываю, что все теории коммуникации релевантны к общей практике жизненного мира, в котором коммуникация – это термин, имеющий множество значений. Теория коммуникации, с этой точки зрения, – это согласованное поле метадискурсивных практик, поле дискурса о дискурсе, которое встраивается в практику коммуникации.  Различные традиции коммуникативных теорий предлагают особые пути концептуализации и обсуждения коммуникативных проблем и практик. Эти пути происходят из обращения к повседневным представлениям о коммуникации и одновременной проблематизации других взглядов. Диалог между этими традициями таков, что коммуникативная теория может полностью включать в себя продолжающийся практический дискурс (или матадискурс) о коммуникации в обществе (Craig, 1989; Craig & Tracy, 1995).

Последующие разделы эссе развивают следующие положения:

1. Коммуникативная теория пока еще не возникла как согласованное (когерентное) поле исследований, потому что теоретики коммуникации пока еще не вышли за пределы разделяющих их дисциплинарных практик.
2. Потенциальная теория коммуникации как поле лучше всего может быть реализована вовсе не в единой теории коммуникации, но в диалогико-диалектической дисциплинарной матрице, понятной широкому кругу ученых (хотя и всегда спорной), содержащей множество допущений, которые сделали бы возможной продуктивную аргументацию, проникающую через границы различных традиций теории коммуникации. 
3. Дисциплинарная матрица может быть спроектирована с использованием  конститутивной метамодели коммуникации, которая открывает концептуальное пространство, в котором различные модели первого порядка могут взаимодействовать, и концепция коммуникативной теории как теоретического метадискурса может продуктивно вовлекаться в практический метадискурс повседневной жизни.
4. Основанная на этих принципах, предварительная реконструкция мультидисциплинарных традиций коммуникативной теории может выглядеть как семь альтернативных словарей для теоретизирования коммуникации как социальной практики.

В заключении к этому эссе я предлагаю варианты применения и расширения сконструированной матрицы, а также некоторые следствия для дисциплинарной практики, разворачивающейся в поле коммуникативной теории.

____________

Корни некогерентности

Некогерентность (несогласованность) коммуникативной теории как поля может быть объяснена мультидисциплинарностью источников,  различными путями, которые используют ученые, и слишком частым злоупотреблением интеллектуальными плодами, которые продолжают сыпаться из этого мультидисциплинарного рога изобилия.

Мультидисциплинарные источники

Один из наиболее интересных фактов о теории коммуникации состоит в том, что она проявилась в большом количестве различных академических дисциплин, причем эти проявления произошли более или менее независимо друг от друга. В работе Littlejohn (1982), возможно, лучше всего можно рассмотреть всеобщую схему, в которой прослежены вклады в теорию коммуникации столь различных дисциплин как литература, математика и инжиниринг, социология и психология [6]. Авторы Budd и Ruben (1972) включили в антологию коммуникативных теорий разделы, репрезентирующие 24 дисциплинарных подхода в алфавитном порядке от антропологии до зоологии.

Коммуникация как дисциплина первоначально пыталась установиться как вид междисциплинарной «клиринговой палаты» для всех этих дисциплинарных подходов. Дух междисциплинарности все еще с нами и заслуживает культивирования как одно из наших наиболее достойных качеств. Включение столь большого числа различных дисиплинарных подходов делает нашу задачу очень трудной. В самом деле, каким образом можно представить коммуникативную теорию как когерентное (согласованное) поле? Что если всё, что делают различные подходы по отношению к коммуникации, они должны делать и по отношению друг к другу? Разработанные в рамках различных дисциплин для решения различных интеллектуальных проблем, они (термин Т.Куна, Kuhn’s (1970)) несоизмеримы. Для них невозможны ни согласие ни несогласие друг с другом по любой теме, но они могут эффективно «обойти» друг друга, поскольку каждый из них был разработан в номинально общей теме, коммуникации, но фундаментально различающимися путями.  

Dance (1970) рассмотрел 95 опубликованных дефиниций коммуникации, которые появились в 1950-е и 1960-е годы [7]. Он пришел к заключению, что определения отличаются по многим основаниям (он выделили 15 концептуальных компонент), поэтому коммуникация лучше может быть теоретически описана как «семейство» связанных концептов, но не как единый концепт, это, по его словам, позволит избежать «раздоров, академической снайперской перестрелки и теоретических разногласий» (Dance (1970), с. 210). Работая в позитивистской традиции, которая, по меньшей мере, стабильно удерживает концептуальные основания теории, Dance, возможно, недооценил трудность интегрирования эклектичных определений, произошедших из дисциплин, решающих несоизмеримые интеллектуальные задачи, часто включающих в себя радикально отличные концептуальные основания «теории» (Craig, 1993). Принимая во внимание изобилие определений коммуникации и трудность интегрирования или выбора (поиска любого удовлетворительного способа сделать это), можно понять, почему общепринятая конвенциональная мудрость, разделяемая многими школами изучения коммуникации (например, Fisher, 1978; Murphy, 1991) состоит в том, что оспаривание определений коммуникации является бессмысленным делом. Конечно, спор между теоретиками коммуникации выглядит бессмысленным, если отбросить первичный концепт, конституирующий единое поле их исследований.

От стерильного эклектизма к продуктивной фрагментации

В соответствие с Peters (1986), коммуникативные исследования интеллектуально истощились отчасти из-за специфического пути, которым эта дисциплина была утверждена в американских университетах. Термин «коммуникация», говорит он, был использован Wilbur’ом Schramm’ом и другими как институционально легитимизирующее средство, исключающее какое-либо согласованное определение «поля, интеллектуального фокуса и его миссии» (Peters (1986), с.527). Устанавливая знамя коммуникации, дисциплина сделала ставку на академический статус, иными словами, стала претендовать на исследование всего поля теоретических исследований коммуникации, и это, на самом деле, было очень значимое притязание, с тех пор коммуникация стала широко понимаемой областью для исследований и теоретизирования. Peters пишет, что коммуникативные исследования стали «интеллектуальным Тайванем – претендующим стать всем Китаем, когда, фактически, он был только изолированным маленьким островом» (Peters (1986), с.545). Пожалуй, самый вопиющий случай – это ссылки на математическую теорию информации Шеннона (Shannon & Weaver,  1948), которую различные ученые, изучающие коммуникацию, рекламировали и истолковывали как доказательство потенциального «полевого» научного статуса их теории, даже несмотря на то, что они не имели никакого отношения к ее разработке, часто плохо понимали ее, и редко находили какое-либо реальное применение ей в своих исследованиях. Стерильность эклектизма в теории коммуникации  становится очевидной и в «традиции каталогизирования», которая все еще проявляется в большинстве наших современных учебников по теории коммуникации. «Поле» теории коммуникации становится по принципу действия похожим на ловушку для тараканов Roach Motel, которая рекламируется по ТВ: все теории входят, но ни одна не выходит. Ученые, занимающиеся коммуникацией, захваченные каждый своей идеей о коммуникации, из какого бы источника она ни исходила, достигают в большинстве своем незначительных успехов – и оказываются погребены и забыты, в особенности после выхода за пределы дисциплинарной среды, в которой они процветали и были способны пропагандировать свои взгляды. Ученые, изучающие коммуникацию, сделали вклад в виде нескольких оригинальных идей, которые были их собственными.

Peters (1986) также указывает на связанные феномены, которые я могу интерпретировать немного иначе, чем он. Ученые, изучающие коммуникацию, были хорошо осведомлены о проблеме, которую я назвал «стерильность эклектизма» и искали решение через развитие систематических, теоретически обоснованных исследовательских программ. Так как большая часть их теорий и исследовательских парадигм были заимствованы из других дисциплин, это означало, фактически, инициацию коммуникативных исследовательских программ, которые бы опирались на исследовательские программы в других дисциплинах, так многие исследования политической коммуникации, например, были чуть больше, чем «политической наукой, понятой как практика в сфере коммуникаций». (Peters, 1986, с.548) Точно так же, многие исследования межперсональной коммуникации были, и продолжают быть, немного большим, чем просто экспериментальные социально-психологические исследования практики в сфере коммуникаций.

Междисциплинарные и кросс-дисциплинарные заимствования, конечно, являются полезными сами по себе, и должны быть поощрены в связи с тем, что они уменьшают фрагментацию дисциплинарных знаний. Проблема, которую предложил Peters (1986), состоит в том, что большинство заимствований были использованы для поддержания институциональных претензий к дисциплинарному статусу науки о коммуникации, без артикулирования какой-либо связи между подходами, без обсуждения характерного фокуса или миссии этой предполагаемой коммуникативной дисциплины.

Коммуникативные исследования становятся продуктивными за счет импорта фрагментов из разных дисциплин в их собственную культуру, но фрагменты, как бы мы их ни использовали, не могут стать связным самоустанавливающимся целым,  то есть чем-то таким, что больше суммы его частей. Это условие объясняет, почему коммуникативная теория все еще не возникла как согласованное поле. Каждый из фрагментов исследования коммуникации продуктивен внутри его собственного домена, отсюда мой термин «продуктивная фрагментация». Пока исследовательская дисциплина таким образом фрагментирована, учебники будут продолжать втягиваться в стерильный эклектизм и там будет все больше и больше теорий коммуникации, но не будет согласованного поля коммуникативной теории.

Реконструкция теории коммуникации как поля

Цель: диалогико-диалектическая связность

При рассмотрении лекарства от некогенетности (несогласованности), цель не может быть некоей химерической единой теорией коммуникации «в небе над радугой». Такая единая теория всегда будет недосягаемой, и мы не должны к ней стремиться, даже если бы она была возможной. Активное поле исследования вовсе не подразумевает полностью объединенную теорию. Совершенно когерентное (согласованное) поле могло бы быть статическим полем, мертвым полем, но практика коммуникации сама по себе очень живая и непрерывно эволюционирующая на контингентной и конфликтной сцене мира. Коммуникативная теория, теория этой практики, по всей вероятности никогда не достигнет финальной единой формы. Цель, таким образом, должна быть очень условной, чего Dance (1970) так сильно хотел избежать: теоретическое разнообразие, аргументы, дебаты, даже цена случайных промахов в «академической снайперской стрельбе», – все это способствует тому, чтобы цель воспринималась не как состояние, в котором нам не о чем спорить, а как состояние, в котором мы можем лучше понимать, что мы считаем более важным для обсуждения.

Нам не стоит гнаться за химерой единой теории,  и в то же время, не следует отвлекаться с пути познания, идея по ложному следу антидисциплинарности. Продуктивные теоретические аргументы наиболее легко появляются при интерпретации устоявшейся в сообществе дисциплинарной матрицы, когда имеется общий бэкграунд допущений. Дисциплинарность, однако, не требует, чтобы разнообразие и междисциплинарность были подавлены [8]. Быть в рамках дисциплины означает только, как минимум, что многие из нас согласны в том, что мы несогласны по поводу определенных вещей, которые являются следствием некоторых методов, и, следовательно, заслуживают дискуссии. Дисциплина в этом смысле – это ни больше, ни меньше, чем «коммуницирующее сообщество с традициями аргументации» (Shotter, 1997).

Обобщая, можно сказать: цель – это диалогико-диалектическая когерентность (согласованность), то есть общее осознание определенной дополнительности и напряжения между различными теориями коммуникации. Поэтому, как это обычно понимают, эти разные теории не могут правильно развиваться в полной изоляции друг от друга, но должны быть вовлечены в дискуссию друг с другом.  Моя цель здесь заключается в изучении того, как теория коммуникации может быть реконструирована в рамках практической дисциплины, выявить взаимную дополнительность и напряжения и, таким образом, сконституировать когерентное поле. Для этой цели я предложу предварительную теоретическую матрицу, сконструированную на базисе двух принципов. Первый из этих принципов происходит из «конститутивной» модели коммуникации, которая была развита в ряде последних исследований по концептуализации поля коммуникативной теории, но устанавливает конститутивную модель через рефлексивный выход, из-за которого она выглядит существенно отличающейся.

Принцип первый: конститутивная модель коммуникации как метамодель

Хотя более ранние дебаты об определении коммуникации во многом прекратились после Dance (1970), понятие «коммуникация» в очередной раз, приблизительно с конца 1980-х, стало предметом серьезной дискуссии среди теоретиков коммуникации. На фоне общего расцвета коммуникативной теории, этот обновленный фокус на понятии «коммуникация» отразил рост убежденности по крайней мере нескольких ученых, в том, что коммуникативная теория может стать когерентным полем исследования, полем центральной важности для общественной мысли. В концептуализации коммуникации, мы конструируем, фактически, «коммуникативный» взгляд на социальную реальность и, таким образом, определяем область и цель коммуникативной дисциплины, отличающей ее от других социальных дисциплин [9].

Среди наиболее интересных из этих поле-определяющих предложений, есть несколько версий конститутивной или ритуальной модели коммуникации.

Как правило, каждая предлагаемая модель определяется главным образом по контрасту со своей диалектической противоположностью. В данном случае противоположностью служит трансмиссионная или информационная модель коммуникации, которая, как утверждается, продолжает доминировать и быть основой многих академических трудов. (Carey, 1989; Cronen, 1995; Deetz, 1994; Pearce, 1989; Peters, 1989; Rothenbuhler,  1998; Shepherd,  1993; Sigman,  1992, 1995b)

Согласно обычной трансмиссионной концепции коммуникация – это процесс передачи и получения сообщений или передачи (трансмиссии) информации от одного сознания к другому. {Иногда эту модель называют моделью передачи – прим. переводчика} Эта трансмиссионная модель коммуникации в последние годы выдерживает серьезные атаки. Peters (1989) проследил их источники до эмпиризма 18-го века с его индивидуалистическими и в конечном счете солипсическими убеждениями (также см. Taylor, 1992, 1997), Carey (1989), Deetz (1994), Pearce  (1989), и Shepherd (1993)). Среди прочего, имеются разнообразные аргументы о том, что трансмиссионная модель  имеет философские недостатки, таит в себе парадокс, идеологически отсталая, и что она должна быть, по крайней мере, дополнена, если не полностью вытеснена, моделью, которая осмысливает коммуникацию как конститутивный процесс, который производит и воспроизводит общий смысл. Конститутивная модель предлагает дисциплине, исследующей коммуникацию, фокусную, центральную интеллектуальную роль и культурную миссию (т. е. критическую культурную манифестацию трансмиссионной модели).

Несколько важных тем инициированы упомянутой выше литературой. Одна – это идея о том, что коммуникация эволюционировала исторически и лучшим способом понять ее является помещение в расширенный контекст культуры и интеллектуальной истории. Вторая – идея о том, что теории коммуникации рефлексивны. Формальные теории часто возникают из ординарных, лежащих в культурном базисе путей мышления о коммуникации, но эти теории, будучи однажды сформулированными, могут также влиять на повседневное мышление (либо усиливая, либо изменяя) и практику. Отношение между теорией и культурой, таким образом, рефлексивно, и взаимно конститутивно. Теории коммуникации помогают создавать явления, которые они стремятся объяснить (Carey, 1989; Krippendorff,  1997).

Это ведет к третьей теме, о том, что теории коммуникации, поскольку они исторически и культурно укоренены и рефлексивны, имеют практические последствия, включая политические. Поскольку они влияют на общество, теории всегда служат чьим-то интересам – часто, что неудивительно, интересам наиболее привелигированной и имеющей власть страты общества – более, чем другим. Например, трансмиссионная модель коммуникации может служить интересам технических экспертов, таких как ученые и инженеры, когда она используется для укрепления культурных представлений, которые подчеркивают ценность экспертов в качестве надежных источников информации.    

Четвертая тема состоит в том, что исследование коммуникации может быть законной интеллектуальной дисциплиной, но только если она включает коммуникативный взгляд на социальную реальность, который радикально отличается от взглядов других устоявшихся дисциплин, таких как психология, социология, экономика, лингвистика и т.д. И взгляд теории коммуникации, по крайней мере, равен им по статусу. Каждая из этих дисциплинарных перспектив тяготеет к собственному способу объяснения отдельных аспектов коммуникации. Психологические теории объясняют, например, когнитивные процессы, благодаря которым люди способны создавать сообщения (Berger, 1997). Коммуникативный взгляд, тем не менее, полностью переворачивает пояснительные таблицы. Коммуникация с точки зрения коммуникативного взгляда, это не вторичный феномен, который может быть объяснен через прошлое психологическими, социологическими, культурными или экономическими факторами; напротив, коммуникация, которая сама по себе первична, конституирует социальные процессы, что объясняет все другие факторы. Теорий о коммуникации, выросших из других дисциплин, не существует в прямом смысле этого слова в рамках поля коммуникативной теории, поскольку они не базируются на коммуникативном взгляде (коммуникативной перспективе). Подлинная коммуникативная теория признает консеквентность (последовательность) коммуникации (Sigman, 1995b); она признает коммуникацию саму по себе как фундаментальную форму объяснения (Deetz, 1994) [10].

Deetz считает, что новые дисциплины (в смысле фундаментально нового способа объяснения) «возникают когда существующие способы объяснений терпят крах в том, чтобы дать убедительные рекомендации для поиска ответов на центральный набор новых социальных проблем» (1994, с.568). Сегодня среди центральных социальных проблем можно выделить следующие: каким образом в социальных процессах конструируются персональные идентичности, социальный порядок и коды коммуникации? В противовес традиционному информационному взгляду на коммуникацию, который принимает эти элементы как само собой разумеющиеся, в качестве фиксированной рамки, которая должна быть на месте и в норме, чтобы коммуникация произошла, Deetz поддерживает формирующийся «коммуникативный взгляд», который фокусируется на «описании того как внутренний мир, внешний мир, социальные отношения и средства выражения являются обоюдно конституированными в процессе интеракции, как их собственное наилучшее объяснение»  (1994, с.577).

Особенно заслуживает внимание то, что аргументы, выдвинутые в поддержку конститутивной модели коммуникации, такие как пассажи, проиллюстрированные цитатами из Deetz (1994), чаще всего не являются чисто теоретическими. Изменение социальной ситуации, в которой коммуникация теоретизируется, говорится в них, требует новых способов мышления о коммуникации. Конструктивная модель презентуется как практический ответ на современные социальные проблемы, возникающие из-за разрушения культурных оснований традиционных идей и институтов, увеличивающегося культурного многообразия и взаимозависимости, а также из-за широкого распространения требований о демократическом участии в конструировании социальной реальности. В то время как трансмиссионная модель может быть использована для поддержки авторитета технических экспертов, конститутивная модель, можно надеяться, способна служить делу свободы, терпимости и демократии [11].

Хотя я во многом согласен с этими аргументами о конститутивной модели коммуникации, я предпочитаю прагматическую интерпретацию, которая не приводит к необходимости отклонять другие модели, такие как трансмиссионная модель, для практических целей. Это означает, что я беру конститутивную модель в качестве метамодели, которая открывает концептуальное пространство, в котором множество разных теоретических моделей коммуникации могут взаимодействовать друг с другом. Логически, модель коммуникации первого порядка состоит во взгляде на коммуникацию как на способ выделения отдельных аспектов процесса. Такова, например, трансмиссионная модель, в которой в процессе коммуникации от источника к получателю передаются картинки. Модель второго порядка, или метамодель, это взгляд на модели, благодаря которому выделяются отдельные аспекты моделей. Конститутивная метамодель коммуникативной модели, в которой передаются картинки, выглядит как разные пути символического конституирования коммуникативного процесса для частных целей. Неспособность отличить логически модели первого порядка от конститутивной метамодели коммуникации, порождает, я в этом убежден, категориальную ошибку, которая продуцирует по меньшей мере, два сорта путаницы.

Во-первых, парадокс скрывается в диалектическом противостоянии между конститутивной и трансмиссионной моделью.  Так как конститутивная модель, как правило, отрицает, что любое понятие имеет истинную сущность, за исключением той, что конституирована непосредственно в коммуникационном процессе, утверждение, что конститутивная модель и есть «истинная модель коммуникации» кажется внутренне противоречивым. Несмотря на впечатление, которое может сложиться при поверхностном знакомстве с литературой, определение коммуникации не сводится к бинарному выбору между двумя конкурирующими моделями, трансмиссионной и конститутивной, фактически, нет вообще никакого выбора, поскольку трансмиссионная модель, как ее обычно представляют, является не более, чем соломенным чучелом, служащим для репрезентации упрощенного взгляда. Трансмиссонная модель, рассматриваемая как один из путей символического конституирования коммуникации для прагматических целей, прекрасно согласуется с конститутивной моделью. То есть, конститутивная модель не говорит нам, что коммуникация реально существует, но скорее подразумевает, что коммуникация может быть конституирована символически (в том числе и через коммуникацию, конечно) многими различными способами, включая (почему бы и нет, если это полезно для некоторых целей) как трансмиссионный процесс [12]. Понятие коммуникации, которое характерно для трансмиссионной модели, несмотря на философские недостатки, продолжает иметь культурную ценность [13]. Кроме того, используя критическую рефлексию, мы можем обнаружить, что часто имеются веские причины для использования трасмиссионной модели: что она может быть полезна для прагматического различия между источником и получателем сообщения в коммуникации, для картирования потока информации, проходящего через системы, или для мышления о сообщении как о контейнере значения или коммуникации как интенциональном акте, совершаемом в целях достижения некоторого определенного результата. Трансмиссионная модель может быть защищена, например, на той основе, что она культивирует особый вид алертности к разнообразию и относительности взглядов, и к вездесущей опасности искажения и непонимания в коммуникации [14].

Во-вторых, в более общем плане, конститутивная модель, если она ясно не различается как метамодель, может привести к запутанности, и коммуникацию начнут путать с теоретизированием в рамках определенных ограниченных традиций, таким образом, исключая  другие полезные традиции, чрезмерно ограничивая поле коммуникативной теории.

Конститутивная модель может быть, пожалуй, наиболее легко спутана с тем, что я далее определяю в этом эссе как социокультурная традиция коммуникативной теории. В этой традиции коммуникация теоретизируется как процесс, который продуцирует и репродуцируется – и таким образом конституирует – социальный порядок. Путаница между конститутивной метамоделью и перво-порядковой социокультурной моделью коммуникации может привести к ложному впечатлению, что другие традиции коммуникативной теории, такие как те, которые я называю кибернетическими и социально-психологическими традициями, не являются подлинными теориями коммуникации, поскольку они не описывают социальную реальность через призму коммуникации.  Напротив, как я покажу далее, иные традиции могут быть реконструированы в соответствие с конститутивной метамоделью как альтернативные варианты объяснения коммуникации, объясняющие коммуникацию не только на основе факторов, ведущих к отсутствию коммуникации. Короче говоря, существует множество различных путей, которыми можно теоретизировать коммуникацию или конституировать ее символически в рамках конститутивной метамодели. Социокультурная традиция коммуникативной теории – это всего лишь один из путей сделать это.

Тот простой факт, что коммуникация может быть теоретизирована множеством разных способов в рамках конститутивной метамодели, однако, не дает нам никаких оснований полагать, что согласованное (когерентное) поле коммуникативной теории может стать результатом такой пролиферации теорий. Означает ли это, что прагматичная линия мышления – чем больше теорий, тем лучше – оставляет нас снова в том же старом маринаде стерильного эклектизма или, в лучшем случае, продуктивной фрагментации? Я буду утверждать, что коммуникативная теория при всем этом ничем не ограниченном многообразии может быть согласованным (когерентным) полем, и весьма полезным, если мы понимаем его как некий способ метадискурса, дискурса о дискурсе, в контексте практической дисциплины. Это второй принцип для конструирования диалогико-диалектической дисциплинарной матрицы.

Принцип второй: теория коммуникации как метадискурс

Мое чтение Taylor (1992) дало яркую искру для ключевого инсайта, которое и привело меня к написанию этого эссе о коммуникативной теории как о поле. В критике теории языка от Локка до настоящего времени, Taylor «представляет техническую практику теоретизирования языка, интерпретации, коммуникации и понимания … как произошедших из …наших повседневных практик говорения о том, что мы говорим и делаем с языком» (1992, с.10). Формальная теория языка, утверждает он, может быть, и в действительности является трансформацией общеизвестных истин практических метадискурсов – таких как общеизвестное убеждение, что люди обычно понимают друг друга через сообщения – в теоретические аксиомы или эмпирические гипотезы. Каждая теория языка устанавливает свою правдоподобность через риторические обращения к само-собой разумеющейся валидности этих метадискурсивных общеизвестных истин, в то же время подвергая другие истины вызову скептического сомнения. Так как каждая теория языка ставит вопросы метадискурсивных общеизвестных истин таким образом, что другие теории считают их само собой разумеющимися, теория языка как целое становится интеллектуально и метадискурсивно структурированной как закрытая само-референтная игра. Единственный путь выхода из этой само-содержательной риторической игры интеллектуального метадискурса, Taylor (1992) видит в том, чтобы оставить в стороне псевдопроблему, на которой она основана – то есть объяснение того, как возможна коммуникация – и вместо этого вернуться к эмпирическому изучению практического метадискурса – и рассмотреть как коммуникация рефлексивно осуществляется на практике.

Практический метадискурс внутренне присущ коммуникативной практике. То есть коммуникация – это не только что-то, что мы делаем, но также что-то, благодаря чему мы обращаемся к рефлексии такими путями, которые практически вплетены в наше делание. Когда Анна говорит Биллу, например: «Ты, наверное, не можешь знать, о чем я говорю», Анна апеллирует, в форме метадискурсивной ремарки, к некоторым общеизвестным убеждениям о смысле и референции (таким как уверенность, что достоверное понимание приходит только из персонального опыта), возможно для того, чтобы подорвать некоторое суждение Билла. Практический дискурс изобилует такими метадискурсивными отсылками к общеизвестным истинам, которые важны в повседневной жизни для всех видов прагматических функций.

Предпринятая Taylor’ом (1992) деконструкция теории языка дала искру, позволившую высветить истину, что вся теория коммуникации, не только теория языка, – это вид метадискурса, путь говорения о говорении, который получает большую часть правдоподобия и интереса через риторическую апелляцию к общеизвестным истинам повседневного практического метадискурса. Социально-психологическое направление теорий коммуникации, например, выглядит правдоподобно, поскольку эти теории апеллируют к общеизвестным представлениям о том, что стиль коммуникаций между людьми отражает их личности. Теория коммуникативного опасения (communication apprehension theory), по сути, является более сложной версией повседневного метадискурса о застенчивости, как во фразе «она боится говорить с ним, потому что она такая стеснительная».

Моя рабочая гипотеза, следовательно, состоит в том, что (перефразируя Taylor (1992)), техническая практика теории коммуникации во многом происходит из нашего ординарного повседневного опыта – практики говорения о коммуникации, и мой анализ более широкой, более гетерогенной области коммуникативной теории в некотором отношении следует более узкому пути, проложенному Taylor’ом, а именно его жестко структурированному анализу теории языка. Существует, однако, важное различие. В то время как Taylor (1992) изображает теорию языка как замкнутую самореферентную игру, полностью оторванную от прагматических функций по оживлению практического метадискурса, я представляю коммуникативную теорию как открытое поле дискурса, ангажированное проблемами коммуникации как социальной практики, теоретический метадискурс возникает из нее, расширяет и одушевляет практический матадискурс.

В этом видении наша задача состоит не в том, чтобы деконструировать (разрушить) коммуникативную теорию. (В этом нет смысла, поскольку теория коммуникации сегодня уже представляет собой хаотическое мессиво). Скорее мы должны реконструировать теорию коммуникации как теоретический метадискурс, вовлеченный в диалог с практическим метадискурсом повседневной жизни. Эта концепция теоретического метадискурса охватывает последствия и обязательства, которые вытекают из конститутивной метамодели коммуникации. Это подтверждает рефлексивность коммуникативной теории и наше последующее обязательство, как теоретиков коммуникации, привязать нашу теоретическую работу к конкретной культурной ситуации, которая дала начало нашей дисциплине. Это подтверждает, другими словами, потенциал коммуникативной теории помогать в культивировании коммуникации как социальной практики, а также – возможность ее развития как практической дисциплины (Craig,  1989, 1995, 1996a, 1996b; Craig & Tracy, 1995).

В практической дисциплине коммуникации теория призвана обеспечить концептуальные средства для точного описания коммуникативных проблем. Это и осуществляет теоретизирование (концептуальное реконструирование) коммуникативных практик в рамках относительно абстрактных,  эксплицитно причинных, нормативных идеализаций коммуникации (Craig, 1996b; Craig & Tracy, 1995). Коммуникация может быть теоретизирована, конечно, через призму многих отличающихся взглядов, поэтому поле теории коммуникации становится форумом, на котором можно обсудить относительные достоинства альтернативных практических теорий. Эта дискуссия об альтернативных теориях конституирует то, что я называю теоретическим метадискурсом.

Коммуникация имеет потенциал быть практической дисциплиной в первую очередь, поскольку «коммуникация» это уже многозначное понятие в нашем жизненном мире. Наша культура склоняет нас думать, что все проблемы – это в своем фундаменте проблемы коммуникации (McKeon, 1957), и потому мы часто обнаруживаем, что нам нужно «сесть и поговорить», то есть «проработать наши проблемы» в отношениях (Katriel & Philipsen, 1981). В нашей культуре мы все ритуально признаемся в том, что коммуникация – единственная связь, которая удерживает вместе разрывающееся общество, несмотря на обширные пространственные и культурные пропасти, которые нас разделяют (Carey, 1989). Поэтому коммуникация – это уже тема, которая широко обсуждается в обществе, и каждый уже знает, что коммуникация важна и заслуживает изучения, с целью ее улучшения. Поскольку коммуникация уже является обсуждаемой темой в обществе, теория коммуникации может быть сконструирована индуктивно через критическое изучение повседневной практики, в части транскрибирования и теоретической реконструкции «ситуационных идеалов», артикулируемых людьми в их повседневном метадискурсе. Этот критически-индуктивный путь конструирования теории коммуникации был изучен в более ранних работах о «заземленной практической теории» (Craig & Tracy, 1995).

Коммуникация также имеет потенциал быть практической дисциплиной, отчасти потому, что коммуникация уже является важной теоретической категорией в рамках широкого спектра устоявшихся дисциплин, из которых мы можем почерпнуть богатый массив концептуальных ресурсов для рефлексии практики коммуникации. Эти уже устоявшиеся традиции коммуникативной теории предлагают различные альтернативные словари, которые должны быть критически реконструированы в качестве альтернативных путей концептуализации коммуникативных проблем и практик. Значительное интеллектуальное наследие конститутивной коммуникативной теории представляет собой второй стартовый пункт для конструирования поля коммуникационной теории. Теория коммуникации должна быть сконструирована дедуктивно, отталкиваясь от теории, которая так же хороша как индукция, отталкивающаяся от практики. Этот критико-дедуктивный путь конструирования теории коммуникации и исследуется в настоящем эссе.

Несмотря на то, что теоретические идеи о коммуникации развивались в различных дисциплинах с несоизмеримыми интеллектуальными задачами, разумной рабочей гипотезой будет считать, что все эти идеи потенциально имеют отношение к практике. Одной из интересных, хотя по общему мнению и спекулятивных, гипотез о том, почему коммуникация изучалась во всех этих различных дисциплинах в течение XX столетия, является предположение, что это связано с ростом важности в культуре категории социальной практики. Это предположение согласуется с взаимо-рефлексивностью или взаимо-влиянием между теорией коммуникации и культурной практикой, которую исследовали Carey (1989), Deetz  (1994) и другие авторы. С риторической точки зрения, один из путей для академической дисциплины легитимизировать себя в культуре состоит в утверждении своей социальной значимости через демонстрацию чего-то интересного, что она может сказать о культурно важных темах и практических проблемах, – таких, какой в нашей культуре является коммуникация.

Если это правда, что разработка теории коммуникации в широком спектре различных академических дисциплин вдохновлена частично импульсом, идущим от соотношения с практикой, то мультидисциплинарное наследие коммуникативной теории является, в некотором смысле, готовым для целей практических дисциплин. Моя цель в оставшейся части статьи показать как потенциальная практическая значимость всех коммуникативных теорий, независимо от их дисциплинарного происхождения, могут быть использованы для конструирования поля, общего основания, совместного метадискурсивного пространства, в котором все теории коммуникации могут продуктивно взаимодействовать друг с другом и посредством практического метадискурса – с коммуникативной практикой.

Мой метод реконструкции традиций коммуникативной теории подчеркивает их практическую значимость (следуя Taylor  (1992)). Я предполагаю, что теоретический метадискурс (то есть теория коммуникации) берет начало из теорий практического метадискурса, то есть повседневных способов говорить о коммуникации, которые могут выглядеть как: (а) риторическое обращение к некоторым метадискурсивным общеизвестным истинам, и это как раз то, что делает теорию правдоподобной и соответствующей здравому смыслу с повседневной точки зрения, и (б) скептическое исследование проблем, связанных с другими метадискурсивными общеизвестными истинами, которые и делают теорию интересной, просветляющей или, возможно, абсурдно неразумной с повседневной точки зрения. Эта комбинация правдоподобности и интересности предполагает практическую релевантность теории. Поскольку разные теории оказываются релевантными в значительно отличных и часто конфликтных направлениях, теоретический метадискурс обращает их на себя, чтобы обсудить различия и, таким образом, конституирует себя как диалогико-диалектическое поле. Наша сегодняшняя задача, следовательно, состоит в том, чтобы запустить ауторефлексивный процесс в поле коммуникативной теории.

Набросок поля: семь традиций 

До сих пор я утверждал, что теория коммуникации еще не является когерентным (согласованным) полем, но имеет потенциал стать диалогико-диалектическим полем, базирующимя на двух принципах: (а) конститутивная метамодель коммуникации и (б) концепция коммуникативной теории как метадискурсивной практики в рамках практической дисциплины. Чтобы увидеть, куда эти подходы могут привести нас, я построю набросок семи реконструированных традиций мышления о теории коммуникации, упорядочив их в матрицу, которая высвечивает практически значимые взаимодополнительности и напряжения между ними.

Таблицы 1 и 2 суммируют семь традиционных точек зрения, которые дополнительно обсуждаются на следующих страницах. В Таблице 1 каждая традиция мышления идентифицируется характерными определениями коммуникации и связанными с ними дефинициями коммуникативных проблем, метадискурсивным словарем, принятыми как должное метадискурсивными общеизвестными истинами, которые делают традицию правдоподобной, и метадискурсивными общеизвестными заявлениями, благодаря которым традиция выглядит интересно переосмысливающей или формулирующей проблемы-вызовы.

Таблица 2 продолжает анализ предложенного топоса (в том числе диалектических общеизвестных истин или аргументов), приводя типичную аргументацию для всех традиций мышления. Цель Таблицы 2 состоит в том, чтобы обнаружить отличающие критические возражения, которая каждая традиция мышления использует в типичных ситуациях анализа коммуникативных практик [15].

Эти традиции кратко обсуждаются в следующих разделах статьи. Эти обсуждения обычно следуют логике таблиц 1 и 2 и дополняют их, но подробно каждая ячейка не комментируется. В порядке иллюстрации традиций мышления, включая смешение различных традиций, я приведу подходящую свежую литературу по теории коммуникации. Нет сомнений, что все это – инструментальные конструкции, а не сущностные категории, но они репрезентируют узнаваемые научные сообщества. Хотя я стремился вовлечься и включиться в выбранные и определенные в таблицах традиции мышления, я принимал решения, которые, несомненно, отражают мои интеллектуальные пристрастия и ограничения. Другие ученые приглашаются, чтобы указать мне на них.

Содержание семи традиций, я надеюсь, будет резонировать у любого читателя, кто хотя бы умеренно знаком с широким спектром теорий коммуникации. Некоторые из семи традиций мышления хорошо корреспондируют с некоторыми главами, например, в Littlejohn  (1996b), весьма авторитетном учебнике. Несмотря на знакомое содержание (ведь это всего лишь хорошо знакомые традиции мышления о теории коммуникации), структура матрицы радикально отличается от обычных способов разделения единого поля. Теории коммуникации традиционно классифицировались по дисциплинарному признаку (т.е. психологические, социологические, риторические), по уровню организации (т.е. интерперсональные, организационные, массовые), по типу объяснения (т.е. когнитивные, системно-теоретические, специфические), или как фундаментально-эпистемологические (т. е. эмпирические, интерпретативные, критические). В противоположность этой схеме я предлагаю делить поле в соответствие лежащим в основе традиций представлениям о коммуникативной практике. Эффектом такого сдвига в перспективе может стать появление теорий коммуникации, которые не огибают друг друга в их отличающихся парадигмах или их различных уровнях. Коммуникативные теории теперь внезапно получают нечто для согласия и несогласия, и это «нечто» – коммуникация, а не эпистемология.

Таблица 1

Традиции мышления	Риторическая	Семиотическая	Феноменологическая	Кибернетическая	Социально-психологическая	Социокультурная	Критическая
Коммуникативная теория как:	Практическое искусство дискурса	Интерсубъективная медиация посредством знаков	Опыт другого; диалог	Процессинг информации	Выражение, интеракция и влияние	(Вос)производство социального порядка	Дискурсивная рефлексия
Проблемы теоретизирования коммуникации как:	Социальные крайности, требующие неторопливого коллективного обсуждения и решения	Непонимание или разрыв между субъективными точками зрения	Отсутствие или крах устойчивых аутентичных человеческих отношений	Шум; переполнение; недогруженность; неисправность или ошибка в системе	Ситуация, требующая манипуляции причинами поведения для достижения специфического эффекта	Конфликт; отчуждение; перекосы; провал координации	Руководящая идеология; систематическое искажение речевой ситуации
Метадискурсивный тезаурус (словарь), например:	Искусство, метод, коммуникатор, аудитория, стратегия, общеизвестная истина, логика, эмоция	Знак, символ, образ, индекс, значение, референт, код, язык, среда (медиум), (не)понимание	Опыт, я и другой, диалог, искренность, поддержка, открытость	Источник, получатель, информационный шум, обратная связь, избыточность, сеть, функция	Поведение, изменчивость, эффект, личность, эмоция, восприятие, познание, позиция, интеракция	Общество, структура, практика, ритуал, правило, социализация, культура, идентичность, совместное конструирование	Идеология, диалектика, угнетение, рост сознания, сопротивление, эмансипация
Правдоподобность (когда происходит обращение к метадискурсивным общеизвестным истинам), например:	Сила слова; ценность обоснованного решения; возможность практического улучшения	Понимание требует общего языка; вездесущая опасность дискоммуникации	Все нуждаются в человеческом контакте, должны относиться к другим как к личностям, уважение, дифференциация, поиск общего основания	Идентичность мышления и мозга; ценность информации и логики; сложные системы могут быть непредсказуемы	Коммуникация отражает личность; убеждения и чувства; предвзятость суждений; люди в группе влияют друг на друга	Индивидуальное – это продукт общества; каждое общество имеет особую культуру; социальные действия приводят к непреднамеренным эффектам	Само-сохранение власти и богатства; ценности свободы, равенства и разума, дискуссия порождает осведомленность, инсайт
Заинтересованность (когда формулируются проблемы-вызовы на основе метадискурсивных общеизвестных истин), например:	Пустые слова – это не действия; явление (кажимость) – не реальность; стиль – это не субстанция; мнение – это не истина	Слова имеют корректное значение и являются опорой для мыслей; коды и средства коммуникации – это нейтральные каналы	Коммуникация – это навык; слово – это не вещь; факты объективны, а ценности субъективны	Люди и машины отличаются; эмоции – это не логика; линейный порядок причин и эффектов (следствий)	Люди – разумные существа, мы знаем наш собственный ум; мы знаем, что мы видим	Индивидуальное действие и ответственность; абсолютная идентичность себя (self); естественность социального порядка	Естественность и рациональность традиционного социального порядка; объективность науки и технологии

Таблица 2

Традиции мышления	Риторическая	Семиотическая	Феноменологическая	Кибернетическая	Социально-психологическая	Социокультурная	Критическая
Против риторики	Искусство риторики может быть изучено только на практике, теории пусты и сбивают с толку	Мы не используем знаки; скорее они используют нас	Стратегия коммуникации по своей сути недостоверна и часто контрпродуктивна	Интервенция в сложные системы подразумевает неизбежные технические проблемы, которые риторика не понимает	Риторике не хватает хороших эмпирических доказательств, чтобы убедительно показать, что ее методы работают как это задумывалось	Риторическая теория тесно связана с культурой и подчеркивает индивидуальное начало в противостоянии социальной структуре	Риторика отражает традиционалистскую, инструменталистскую и индивидуалистическую идеологию
Против семиотики	Любое использование знаков – это риторика	Язык – это фикция; значение и интерсубъ­ективность не определены	Язык-пароль и означающее- означаемое – это ложное различие. Использование языка конституирует мир	«Значение» содержит функциональные связи в рамках днамических информацион­ных систем	Семиотика потерпела крах в объяснении факторов, которые влияют на продуцирование и интерпретацию сообщений	Знаковые системы не автономны; они существуют только в общих практиках существующих сообществ	Значение не фиксируется кодом; в этом и есть узел социального конфликта
Против феноменологии	Достоверность (аутентичность) – это опасный миф; хорошая коммуникация должна быть гибкой, а следовательно, стратегичной	«Я» и «другой» – это семиотически определенные субъектные позиции и они существуют в знаках или как знаки	Опыт «другого» не переживается непосредственно, но только как конституированный в его сознании	Феноменологический «опыт» должен происходить в головном мозге как обработка информации (as information processing)	Феноменологическая интроспекция (самоанализ) фальшиво предполагает само-осознание когнитивных процессов	Интерсубъек­тивность производится в социальном процессе, который феноменология не может объяснить	Индивидуальное сознание – социально конституировано, а следовательно, идеологически искажено
Против кибернетики	Практический разум не может быть (и не должен быть) сведен к формальной калькуляции	Функциона­листское объяснение игнорирует тонкости знаковых систем	Функционализм терпит неудачу в объяснении смысла как воплощенного, сознательного опыта	Наблюдатель должен быть включен в систему, что делает его неопределимым	Кибернетика слишком рационалистична, например, недооценивает роль эмоций	Кибернетическая модель терпит неудачу в объяснении того, как смысл возникает в социальном взаимодействии	Кибернетика отражает доминирование инструментального разума
Против социально-психологической традиции	Эффекты ситуационны и не могут быть точно предсказаны	Социально-психологические «эффекты» – это внутренние свойства знаковых систем	Субъект-объектная дихотомия социальной психологии должна быть преодолена	Коммуникация включает циклическую причинность, а не линейную	Социально-психологические теории имеют ограничение предсказательной силы, даже в лаборатории	Социально-психологические «законы» культурно обсусловлены и пристрастно-индивидуали­зированы	Социальная психология отражает идеологии индивидуализма и инструментализма
Против социокультурной теории	Социокультурные правила и т.д. – это контексты и ресурсы для риторического дискурса	Социокультурные правила и т.д. – все это системы знаков	Социальный жизненный мир имеет феноменологическое основание	Функциональная организация любой социальной системы может быть смоделирована формально	Социокультурная теория расплывчата, непроверяема, игнорирует психологические процессы, которые лежат в основе всего социального порядка	Социокультурный порядок это результат частичных и локальных договоренностей, а теория должна быть абстрактной и общей	Социокультурная теория делает консенсус более предпочтительным, чем конфликт и изменение
Против критической теории	Практический разум базируется на конкретной ситуации, а не на универсальных принципах	Ничто не существует за границами текста	Критика имманентно присуща в каждом подлинном столкновении с традицией	Самоорганизующиеся системные модели рассчитываются с учетом социальных конфликтов и изменений	Критическая теория путает факты и ценности, накладывает догматическую идеологию	Критическая теория накладывает интерпретативную рамку, не позволяя понять и оценить локальные смыслы	Критическая теория элитарна и не оказывает реальное влияние на социальные изменения

Риторическая традиция: коммуникация как практическое искусство дискурса

Формально говоря, риторика – это искусство совместной работы, направления, поиска и сопровождения решений и повседневных суждений, являющихся частью общественного мнения, которые не могут стать бесспорными благодаря силе или экспертизе. Риторические вопросы, более известные как изучение публичной коммуникации, это одна из нескольких сфер исследования, которая до сих пор активно формируется в своих традициях…  (Farrell, 1993, с. 1).

Основным источником идей о коммуникации до XX века, начиная с античных времен, была риторика (Littlejohn, 1996a, с. 117).

В традиции риторической теории, которая происходит от древнегреческих софистов и продолжается через всю историю до наших дней, коммуникация может теоретизироваться как практическое искусство дискурса [16]. Этот путь теоретизирования коммуникации полезен для объяснения, почему участие в дискурсе, особенно публичном дискурсе, важно, и как оно происходит. Также этот путь позволяет удержать в зоне внимания возможности, которые практика коммуникации культивировала и улучшала через критическое изучение и образование. Проблема, которую решает коммуникация в риторической традиции мышления, понимается как возникшая острая общественная необходимость решить что-либо через искусное использование дискурса для убеждения аудитории. (Bitzer, 1968)

Риторическая теория кажется правдоподобной и полезной, поскольку апеллирует к общеизвестным истинам о коммуникации. Мы все знаем, что риторика – это мощная сила в обществе. Большинство легко согласится, что в любом вопросе, по которому наблюдается расхождение точек зрения, хорошо услышать разные стороны, прежде чем прийти к собственному мнению. Таким образом, риторика показывает фундаментальную необходимость и полезность, даже если она слишком плохо используется, раздражает или даже серьезно вредит. По этим причинам, для нас важно понять, как работает риторика, и культивировать наши способности как критических потребителей и эффективных производителей риторики. Мы знаем, что некоторые люди лучшие коммуникаторы, чем другие, и что лучшие примеры риторики могут подняться до уровня высокого искусства. Также мы знаем, что коммуникаторы различаются по своей мудрости и мастерству, это мастерство (если не мудрость) может часто быть улучшено через инструкции и практику, это веская причина думать, что люди могут становиться лучшими коммуникаторами через обучение и практические методы коммуникации, которые могут быть изобретены или открыты в ходе исследований, и увязаны в систему.

Более того, однажды мы понимаем, что публичная пропаганда – это всего лишь одна из многих сфер коммуникативной практики, таких как разговор между людьми, новостные репортажи, запись компакт-диска и т.д., – и становится очевидным, что все коммуникации могут быть теоретизированы как практическое искусство и изучены во многом теми же путями,  какими традиционно изучалась риторика. Вот почему в настоящее время общественное мнение согласно с тем, что можно думать о коммуникации как о практической дисциплине.

Если, однако же, риторическая традиция выглядит правдоподобной и полезной благодаря использованию множества общеизвестных истин о коммуникации, это также интересно, поскольку вызывает к исследованию другие общеизвестные истины и показывает один из самых глубоких парадоксов коммуникации. По сути, это ставит проблему общеизвестных истин, таких как «пустые слова менее важны, чем действия» или «истинные знания более значимы, чем разногласия во мнениях» или «произнесение простых истин – это нечто иное, чем стратегическая адаптация сообщения к аудитории». Более двух тысячелетий теоретики риторики дискутировали об относительной роли эмоций и логики в убеждении, о том, является ли риторика по своей природе хорошим или плохим или просто нейтральным инструментом, о том, имеет ли искусство риторики какой-либо специальный собственный предмет, и о том играет ли теория какую-либо полезную роль в улучшении практики. Это интересные вопросы – или они могут быть сделаны такими многоопытным учителем – отчасти потому, что они глубоко озадачивают интеллектуально, а отчасти потому что они связаны с реальными проблемами, которые каждый из нас наблюдает в своей повседневной жизни.

Мы реально могли бы осознать, например, как мы раскачивались под эмоциональными призывами, которыми пронизана политическая и коммерческая реклама, а риторическая теория предоставляет полезный словарь, с помощью которого мы можем концептуализировать и дискутировать о совместном опыте.

Семиотическая традиция: коммуникация как интерсубъективная медиация с помощью знаков

Семиотика уделила большое внимание тому, как люди передают смыслы и, таким образом, разработала словарь, который мы можем заимствовать для наших собственных целей (Leeds-Hurwitz, 1993, с. XV).

Дискоммуникация …  это скандал, который мотивирует концепт коммуникации (Peters, 1989, с.  397).

Семиотика изучающая знаки, как и риторика, имеет античные корни (Manetti, 1993), но семиотика как отдельная традиция теории коммуникации обрела себя в теории языка Джона Локка (многими забытая Книга III) [17]. Эта традиция через Пирса и Соссюра, из чьих основополагающих работ выросли две различные школы семиотики, которые продолжают развиваться и сегодня в теориях языка, дискурса, интерпретации, невербальной коммуникации, культуры и масс-медиа.

В традиции семиотики коммуникация теоретизируется как интерсубъективная медиация посредством знаков. Коммуникация, теоретизированная таким образом, объясняет и культивирует использование языка и других знаковых систем для медиации между разными взглядами. Проблемы коммуникации в семиотической традиции – это в первую очередь проблемы репрезентации и передачи смысла, разрыва между субъективными точками зрения, который может быть преодолен, даже если несовершенно, через использование общих знаковых систем.

Локк утверждал, что мы не можем принять как должное, что люди обычно понимают друг друга. Taylor (1992), как я уже говорил ранее, показывает, как все теории языка, начиная с Локка, могут быть истолкованы как серия ответов на скептический аргумент Локка против того, что интерсубъективное взаимопонимание – это общеизвестное, само собой разумеющееся, предположение. Теория семиотики сегодня обычно утверждает, что знаки конструируют своих пользователей (или «субъект-позиции»), что смыслы – публичны и в конечном счете неопределяемы, что понимание – это скорее практическое движение, чем интерсубъективное психологическое состояние, и что коды и средства коммуникации – это не пустые нейтральные структуры или каналы для передачи смыслов, но они имеют собственные особенности, оказывающие влияние на контент (как подпись), код формирует содержание и среда сама по себе становится сообщением или даже сообщением (McLuhan, 1964).

Семиотическая теория коммуникации кажется правдоподобной и практичной, когда она обращается к здравым убеждениям, касающимся того, что коммуникация – это наиболее легкий путь, каким мы можем найти общий язык, что слова могут означать разные вещи для разных людей, поэтому непонимание – это постоянная опасность, что смыслы часто передаются не непосредственно или тонкие аспекты поведения могут остаться незамеченными, и что некоторые идеи легче выразить определенными средствами (картинка стоит тысячи слов; электронная почта не должна использоваться для деликатных деловых переговоров). С другой стороны, семиотика может показаться интересной, просветляющей, или даже абсурдно неправдоподобной для обычных людей, когда она бросает вызов другим банальным убеждениям (общеизвестным истинам), таким как «идеи существуют в сознании людей», «слова имеют корректный смысл», «смысл может быть эксплицирован и может стать явным», «коммуникация – это добровольный акт» или «мы используем знаки и средства коммуникации как инструменты репрезентации и распространения наших мыслей».

Как отдельные традиции в поле коммуникативной теории, риторика и семиотика – близкие родственники, в некотором роде, их гибриды – вовсе не редкость (e.g., Burke,  1966; Kaufer  & Carley,  1993). Риторика может мыслиться как ветвь семиотики, которая изучает структуры языка и аргументы, которые выступают медиаторами между коммуникаторами и аудиторией. Семиотика также может быть помыслена как частичная теория риторики, которая изучает ресурсы, доступные для передачи смыслов в риторических сообщениях.

Семиотика и риторика также имеют резкие отличия с важными практическими последствиями. Peters отмечает, что «Локк понял коммуникацию не как вид речи, риторику или дискурс, но как альтернативу им» (Peters 1989, с. 394). В модернистской мысли риторика часто выставлялась в качестве врага коммуникации. Коммуникация для модернистов – ведет к разуму, правде, ясности и пониманию; риторика – к традиционализму, искусственности, запутыванию и манипуляциям. Коммуникацию маркировали как новый путь науки и просвещения; риторику – как старый путь мракобесия и реакции.

В постмодернистской мысли, конечно, все это в значительной степени оказалось перевернуто с ног на голову. Для постструктуралистских семиотиков все коммуникации – это риторика, если под риторикой мы разумеем использование языка, причем такое использование, для которого достижение разумности, правды, ясности и понимания уже не могут удерживаться в качестве нормативного критерия. В риторической традиции коммуникативной теории, тем не менее, риторика, как правило, означает нечто совершенно иное, и возможно, более полезное (см. выше). Риторика может означать коммуникацию, спроектированную для обращения к аудитории и формирования их суждений и решений по важным темам, мнения по которым расходятся. Одним словом, теоретические дебаты между риторикой и семиотикой практически важны, поскольку речь идет, в конечном счете, о нормативном базисе для нашего повседневного использования таких понятий как суждение, смысл и истина в практическом метадискурсе.

Феноменологическая традиция: коммуникация как опыт другого

Феноменологическое понимание диалога – это не теория, которая накладывается поверх по некоторой автократической (самовластной) причине, а скорее представление коммуникативного процесса таким, каким он имеет место быть в опыте (Pilotta & Mickunas, 1990, с. 81).

Коммуникация подразумевает непонимание, поскольку я наиболее прочно помещен в ситуацию коммуникации, когда я узнаю, что кто-то пришел ко мне, но не понимаю почему, и не совсем понимаю, что он, она или оно говорит (Chang, 1996, с. 225).

В основном традиция феноменологии возникла в XX веке, начиная от Гуссерля через экзистенциальных и герменевтических феноменологов, и в широком смысле включает в себя таких разносортных мыслителей как Мартин Бубер, Ханс-Георг Гадамер и Карл Роджерс. Коммуникация теоретизируется как диалог или опыт другого (инаковости). Этот путь объясняет взаимную игру достоверности (идентичности) и различия в подлинных человеческих отношениях, и культивирует коммуникативные практики, которые делают возможным устойчивые подлинные отношения. Подлинная коммуникация, или диалог, основана на опыте прямого, непосредственного контакта с другими. Коммуникативное взаимопонимание начинается в дорефлексивном опыте подъема из нашего телесного существования в общий жизненный мир. Однажды мы откладываем в сторону дуализм сознания и тела, субъекта и объекта, как утверждают феноменологи, – мы видим, что прямой, непосредственный контакт с другим – это очень реальный и совершенно необходимый человеческий опыт, хотя он может быть мимолетным, легко деградирующим к той или иной форме недостоверности (неидентичности).  Например, когда я чувствую холодный или сердитый взгляд другого человека, я впервые переживаю опыт взгляда как прямого выражения холодности или гнева, направленного на меня, а не как внешний признак внутреннего, ментального состояния другого, который я могу интерпретировать как-то иначе. (см. Pilotta & Mickunas, 1990, с. 111-114). В таком опыте переживания выражения, направленного на меня, я непосредственно проживаю нашу общность и также наше отличие, не только другого как другого по отношению ко мне, но и меня как другого по отношению к другому.

Следовательно, феноменология ставит проблему семиотического  толка – что интерсубъективное взаимопонимание может быть опосредовано только знаками (Stewart, 1995, 1996), также как и риторического – ведь коммуникация должна включать в себя искусное или стратегическое использование знаков. Хотя «диалог не просто случается» (за исключением мимолетного опыта), и не может быть «планируемым, выраженным или волевым» (Anderson, Cissna, & Arnett, 1994, с. XXI). Мой опыт гнева других лиц может быть устойчивым в диалоге, что углубит наше взаимопонимание, но потом несознательное усилие с моей стороны может обеспечить такой счастливый выход к опыту, который при нормальном ходе событий, скорее всего,  отдалит нас друг от друга. Среди парадоксов коммуникации, которые феноменология несет к свету – сознательный поиск цели, хотя чьи-то благожелательные намерения, возможно, аннигилируют диалог через расположение чьих-то собственных целей и стратегий в качестве барьера против чьего-то непосредственного опыта «себя и другого». Проблемы коммуникации, как  они понимаются в рамках феноменологической традиции теории коммуникации, возникают из необходимости и все еще неизбежных трудностей – даже, быть может, практической невозможности – устойчивой, подлинной коммуникации между персонами.

Феноменологическая традиция, несмотря на тайный язык, на котором она так часто выражается, может быть сделана правдоподобной для обычных людей через риторическое обращение к общеизвестным  истинам, что мы можем и должны относиться друг к другу как к личностям (Я – Ты), а не как к вещам (Я – Это), и что это важно – признавать и уважать отличия, учиться у других, искать общее основание, и избегать поляризации и стратегической нечестности в человеческих отношениях. Мы имеем этот опыт встреч с другими, в котором мы, казалось, обнаруживали непосредственное понимание за пределами слов. Мы все знаем, как феноменологи разнообразными способами подтверждают, что честность – это лучшая политика, что поддержание отношений имеет важное значение для нашего здорового развития как человеческих существ, и что большинство удовлетворительных человеческих отношений характеризуются взаимностью и отсутствием доминирования.

Феноменология, тем не менее, не только правдоподобна, но также интересна с практической точки зрения, поскольку она поддерживает диалог как идеальную форму коммуникации, а также демонстрирует имманентно присущую трудность установления диалога. Она бросает вызов нашему здравому смыслу и вере в надежность техники для достижения хорошей коммуникации. Она проблематизирует такими общеизвестными различиями как различие между сознанием и телом, фактами и ценностями, словами и вещами.

Феноменология является частью риторической теории (импульс для поиска общего основания среди людей с различными точками зрения) и с семиотикой, предполагающей что фундаментальной проблемой коммуникации является достижение интерсубъективного взаимопонимания. Феноменология резко отличается от риторики, даже в вопросах подлинности (аутентичности) против искусственности, и так же радикально отличается от семиотики в вопросах отношений между языком и смыслом. Феноменология, с риторической точки зрения, может показаться безнадежно наивной или беспомощно идеалистической в подходах к практическим дилеммам, с которыми реальные коммуникаторы должны встретиться, в то время как риторика, с точки зрения феноменологии, может выглядеть  излишне циничной или пессимистичной по поводу возможности подлинного человеческого контакта. Когда риторика и феноменология объединяются, результатом обычно является антириторическая риторика, в которой убеждения и стратегические действия заменяются диалогом и открытостью по отношению к другому  (e.g.,  Brent,  1996; Foss & Griffin,  1995; Freeman, Littlejohn  & Pearce,  1992), либо же герменевтической риторикой, в которой роли теории и метода в коммуникативной практике преуменьшаются (Gadamer, 1981; Leff, 1996).

Напротив, семиотики, такие как Stewart (1995, 1996) находят в феноменологической традиции с ее доктриной коммуникации как прямого контакта, фундаментальные вопросы различия между словами и вещами и предположение, что коммуникация может происходить только посредством знаков. Таким образом, соединение семиотики и феноменологии может продуцировать теоретическую смесь, которая деконструктивно взрывоопасна или непроницаемо плотная (например, Chang, 1996; Lanigan, 1992). Отвечая  на этот поструктуралистский вызов, традиционная семиотическая аргументация говорит о том, что знаки должны иметь стабильные значения для правильного коммуникативного использования в практике   (Ellis, 1991, 1995), в то время как традиционная феноменология повторяет, что коммуникативное использование языка – это форма прямого, непосредственного контакта между персонами  (Stewart, 1995).

Что именно является практической ставкой в спорах между семиотиками и феноменологами, косвенно иллюстрируется Петерсом (Peters, 1994). Это общее предположение, что интерперсональная интеракция – основная форма человеческой коммуникации, и что опосредованая (с помощью СМИ или технологий) коммуникация – это в лучшем случае плохая замена прямого человеческого контакта. Петерс (Peters, 1994), который ранее уже жестко критиковал семиотику Локка (Peters, 1989), здесь ссылается на семиотическое предположение об имманентно присущем разрыве между передачей и получением сообщения, и потому нельзя утверждать, что массовая коммуникация – это в действительности более фундаментальная форма коммуникации по сравнению с интерперсональной. «Нет расстояния, – аргументирует он, – такого большого, как расстояние между двумя разумами», «Диалог маскирует общие черты дискурса, которые являются более очевидными в текстах, особенно факт дистанцирования» (Peters, 1994, с.130). В конце, однако, Петерс признает, что и диалог и опосредованная коммуникация важны, но трудно комбинируемы, из-за «устойчивого напряжения между специфической и общей направленностью мышления» (Peters, 1994, с. 136). Только диалог удовлетворяет базовую человеческую потребность в «общении, дружбе и любви», а массовая коммуникация выражает «столь благородный порыв» к нормативной универсальности, которая часто вступает в противоречие с требованиями близости (Peters, 1994, с. 136).  «Различие между интерперсональной и массовой коммуникацией, следовательно, несет в себе скрытые утопические энергии» (Peters, 1994, с. 136) и потенциально показывает «наше бедственное положение как созданий, которые принадлежат и семье и обществу» (Peters, 1994, с. 137).

Кибернетическая традиция: коммуникация как информационный процессинг

Мы решили назвать целое поле управления и коммуникационной теории, где бы они ни проявлялись – в мире машин или животных –  кибернетикой (Wiener, 1948, с.  19).

Современная теория коммуникации возникла из кибернетического брачного союза статистики и теории управления  (Krippendorff, 1989, с. 444).

Теория коммуникации, изучает и утверждает принципы  и методы, благодаря которым передается информация (Oxford English Dictionary, 1987).

Коммуникационная теория. Смотри ИНФОРМАЦИОННАЯ ТЕОРИЯ (Audi, 1995).

Современная теория коммуникации происходит из кибернетической традиции и таких трудов середины 20-го века как Шеннон, Виннер, фон Нейман и А.Тюринг (Heims, 1991; Krippendorff,  1989). Эта кибернетическая традиция продолжается в современных теориях, развивающихся в разнообразных областях, таких как системные и информационные дисциплины, когнитивные науки и искусственный интеллект, функционалистская социальная теория, анализ сетей и школа интерперсональной коммуникации Gregory Bateson’а (см. напр. Watzlawick, Beavin, & Jackson,  1967).

Коммуникация в кибернетической традиции теоретизируется как «информационный процессинг» (то есть процесс обработки информации) и объясняет как все виды сложных систем, как живых, так и неживых, макро или микро, способны функционировать и почему они часто «ломаются». Воплощая в себе трансмиссионную модель, кибернетика представляет проблемы коммуникации как разрывы в потоке информации в результате шума, информационной перегрузки или несоответствия между структурой и функцией, и в качестве ресурсов для решения коммуникационных проблем предлагает различные информационно-процессинговые технологии и связанные с ними методы системного дизайна и анализа, менеджмента и (со стороны программного обеспечения) определенного терапевтического вмешательства.

Кибернетика имеет правдоподобный метод теоретизирования коммуникации отчасти потому, что он риторически обращается к общеизвестной истине повседневного материализма, функционализма и рационализма. Для кибернетики различие между умом и материей – это только функциональное различие как между «софтом» и «железом». Мысль – ничто иное как информационный процессинг, и это дает превосходную причину сказать, что индивидуальная мысль – это «интраперсональная» коммуникация и что группы и организации тоже мыслят, целые общества думают, роботы и искусственные организмы будут, в конечном итоге, мыслить [18]. Кибернетика таким образом делает правдоподобным мир, в котором данные могут быть действительно самым человечным членом экипажа «Энтерпрайз» {название звездолета из фантастического сериала «Star trek» – примечание переводчика}: утверждать иначе означает проявлять «мягкоголовую» сентиментальность (в данном случае это направленный в обе стороны критический выпад). Кибернетика, таким образом, также интересна и иногда неправдоподобна с точки зрения здравого смысла, поскольку она позволяет проводить удивительные аналогии между живыми и неживыми системами, и поднимает вопросы доверия к нашему обычному пониманию сознания и эмоций, наших обычных различений между умом и материей, формой и содержанием, естественным и искусственным.

Кибернетика также бросает вызов упрощенному представлению о линейной причинно-следственной связи, обращаясь к нашему здравому смыслу, который подтверждает, что коммуникация может быть чрезвычайно сложной и тонкой. Несмотря на укорененность технологического функционального мышления, она подчеркивает проблемы технологического контроля, коварную сложность и непредсказуемость процессов обратной связи, а также всепроникающую вероятность того, что коммуникативные акты приведут к непредсказуемым последствиям, несмотря на наши наилучшие намерения. Большой практический урок кибернетики состоит в том, что целое – больше, чем сумма составляющих его частей, поэтому так важно для нас, как коммуникаторов, выйти за пределы наших субъективных позиций и взглядов, посмотреть на коммуникативный процесс с более широкой, системной точки зрения и не стремиться удерживать индивидуальную ответственность за результаты, достигнутые системой, – ведь отдельный индивид не может контролировать систему целиком.

Переоценивая технику и искусственное, кибернетика расширяет общее основание с риторикой [19]; уменьшением человеческого влияния на основные и дополняющие символьно-процессинговые системы, она напоминает семиотику [20]; делая акцент на эмерджентности возникновения значения в интеракционных взаимодействиях между элементами системы, она становится похожа на феноменологию [21]. Кибернетика, тем не менее, также имеет четкие отличия от каждой из перечисленных традиций. Коммуникация как риторика – это искусство дискурса, в котором формируется практически значимое суждение, но коммуникация как информационный процессинг – это всего лишь механизм, выполняющий определенные функции. У семиотики возникают проблемы с кибернетическим понятием «информация», которое упрощает семантическое содержание (что сообщение означает) до простой функции (такой как обратная связь или уменьшение неопределенности). Для феноменологов аутентичная (подлинная) коммуникация требует конгруэнтности между опытом и выражением, поэтому искренность имеет важное значение для отношений в диалоге между «Я» и «Другим». Кибернетическая, как и семиотическая, проблема состоит в том, что в реальности мы никогда не можем знать, насколько искренен другой человек (или даже я сам). С кибернетической точки зрения, и это, возможно, лучший путь, необходимо совершенствовать способы оценки достоверности информации, а не пытаться выяснить, кто и в какой степени искренен.

В целом кибернетика по контрасту с другими традициями теории коммуникации, культивирует практическое отношение, которое расценивает сложность коммуникативных проблем и вопросов во многом как следствие наших обыденных предположений о разнице между человеческими и нечеловеческими информационно-процессинговыми системами.

Социально-психологическая традиция: коммуникация как выражение, интеракция и влияние

[В 1950-х] лучшие образцы изучения коммуникации обнаруживаются в исследованиях голосования Lazarsfeld and Berelson и в экспериментальном изучении убеждений Hovland’а. В середине 1950-х теоретически-сфокусированные исследования коммуникации были сконцентрированы на изучении действий (эффектов). Эта работа возродила общую рамку медиативности в социальной психологии, которая была уже очевидной в 1930-е годы… медиативная роль коммуникативной предрасположенности получателя и роль социальных процессов, а также… возможность различения действий (эффектов) (Delia, 1987, с. 63).

Ответы на вопрос «Почему?» в различных школах изучения коммуникации выбираются так, чтобы они могли отличаться от ответов, которые интригуют психологов… Как теоретики коммуникации, мы также должны понять, когда, как и почему интеракция изменяет модель поведения отправителя и получателя суждений (Burgoon & Buller, 1996, с. 316-317).

Традиция экспериментальной социальной психологии, появившаяся в 20-м веке, сегодня занимает преобладающее положение в коммуникационных дисциплинах (Berger & Chaffee,  1987). Теории коммуникации интерпретируются в ней как процесс выражения, интеракции и влияния, процесс в котором поведение людей или иных сложных организмов выражает психологические механизмы, состояния и черты характера и, через взаимодействия с такими же выражениями других индивидов, продуцирует диапазон когнитивных, эмоциональных и поведенческих действий. Коротко говоря, коммуникация – это процесс, в котором индивиды взаимодействуют и оказывают влияние друг на друга. Коммуникация может происходить лицом-к-лицу или через технологические средства и может происходить между двумя отдельными людьми, одним человеком и многими, множеством субъектов, которые взаимодействуют с множеством других субъектов. Но во всех форматах коммуникация включает (в противоположность феноменологической точке зрения) вмонтированные элементы, которые служат медиаторами между индивидами. Тогда как для семиотики коммуникация опосредована знаками и знаковыми системами, для социальной психологии она опосредована психологическими предрасположениями (отношениями, эмоциональными состояниями, личностными характеристиками, бессознательными конфликтами, социальными когнициями и т.д.), которые модифицируются эмерджентными эффектами социального взаимодействия (которые могут включать воздействия медиатехнологий и институтов, а так же интерперсональные влияния).

Такое теоретизирование коммуникации позволяло объяснить причины и следствия социального поведения и культивировать практики, которые позволяли претендовать на возможность управления причинами и следствиями коммуникации. Проблемы коммуникации в социально-психологической традиции – это такое мышление о ситуации, которое позволяет эффективно манипулировать причинами поведения с целью продуцирования объективно определенных и измеримых результатов (выходов).

Социальная психология выглядит правдоподобной и практически полезной, поскольку она обращается к нашим общеизвестным убеждениям (верованиям) и к нашим повседневым практическим заботам о причинах и следствиях коммуникации. Мы действительно верим, что наши способы коммуницирования и наши реакции в коммуникациях с другими соответствуют нашим индивидуальным личностным характеристикам.  Человеческой природе, какой мы ее знаем, не противоречит понимание, что наши убеждения могут формироваться под влиянием непосредственного социального контекста и что они часто бывают изменены предсказуемым образом благодаря нашим жестким убеждениям, нашей позиции и отношениям, нашему эмоциональному состоянию. Мы знаем также, что интеракционные процессы в группах, в том числе включающие в себя лидерство и конфликты, могут оказать влияние на то, что делает группа, и что это важно для понимания причинно-следственных связей в контексте эффективного управления групповыми процессами.

В то же время, апеллируя к этим общеизвестным убеждениям, социально-психологическая теория глубоко проблематизирует, бросает вызов равносильной общепринятой предпосылке о том, что люди являются рациональными существами. В частности, это проявляется в циклической (рекуррентной) демонстрации человеческой слабости и иррациональности, что бросает вызов нашей общераспространенной вере в автономность собственной личности [22]. Более того, социальная психология скептически вопрошает обо всех необоснованных предположениях насчет причин, влияющих на человеческое поведение, требует – и пытается предоставить – строгие экспериментальные доказательства. Она критикует риторику, например за отсутствие доказательств того, что ее технологии убеждения действительно работают и кибернетику за редуцирование всех коммуникаций до информационно-процессинговых алгоритмов, которые игнорируют причуды мотивации, личности и эмоций. Как версия социальной практики, социальная психология, как и кибернетика, увеличивает ценность техники; она исходит из предпосылки, что наши жизни могут быть улучшены благодаря рефлексивно-сознательному использованию экспертами разнообразных техник психологической манипуляции и терапии. Таким образом, социально-психологическая теория риторики имеет тенденцию представить риторику больше как технологию психологической манипуляции, чем как искусство дискурса, в ходе которого формируется суждение получателя сообщения. Социальная психология, тем не менее, не остается без собственной моральной точки зрения: она подразумевает сильный моральный императив, состоящий в том, что мы как индивидуальные коммуникаторы должны ответственно подходить к выбору решений, основываясь на научных данных и в соответствие с вероятностной оценкой последствий наших сообщений.

Социокультурная традиция: коммуникация как (вос)производство социального порядка

Коммуникация – это символический процесс, в котором реальность производится, поддерживается, восстанавливается и трансформируется (Carey, 1989, с. 23).

Повсюду, где деятельность или артефакты имеют символическую ценность, которая артикулируется индивидуумами из позиции vis-à-vis (лицом к лицу), в индивидуальном или коллективном взаимодействии, коммуникативность присутствует (Rothenbuhler, 1993, с. 162).

Коммуникативная практика – или дискурсивная практика – это, таким образом, актуальное средство выражения в сообществе, проявляющее специфические сцены и исторические обстоятельства (в широком смысле этого слова) (Carbaugh, 1996, с.  14).

Социокультурная коммуникативная теория репрезентирует «открытие» коммуникации, она широко известна с 19 столетия и сформировалась частично под влиянием семиотической мысли, частично под влиянием интеллектуальных традиций социологии и антропологии. Коммуникация в этой традиции обычно теоретизируется как символический процесс, который производит и воспроизводит известные социокультурные паттерны. Понятая таким образом коммуникация объясняет как социальный порядок (макроуровневый феномен) создается, реализуется, устанавливается и трансформируется в микроуровневых процессах взаимодействия (интеракции).  Мы существуем в социокультурной среде, которая конституирована и поддерживается в значительной степени символическими кодами и средствами коммуникации.  [23]. Термин «(вос)производство» предполагает парадоксальную рефлексивность этого процесса. Наши повседневные взаимодействия с другими зависят в значительной степени от уже существующих и распространенных культурных паттернов и от социальной структуры. С этой точки зрения наши повседневные взаимодействия, главным образом, «воспроизводят» существующий социокультурный порядок. Социальные взаимодействия – это также креативный процесс, который позволяет и даже требует от индивидов хорошо выполненных импровизаций, однако коллективно все они, в конечном итоге, «продуцируют» тот же самый социальный порядок, который сделал возможной эту интеракцию на первом шаге. Центральная проблема социокультурной теории – это поиск правильного баланса в сложных отношениях между производством и воспроизводством, микро и макроуровнем, деятельностью и структурой, частной локальной культурой и универсальным естественным законом общественной жизни. Первичная линия споров пролегает между структурными теориями, которые предоставляют объяснительный приоритет отношениям стабильности и макроуровневым паттернам, и теориями интерпретации и интеракции, которые отдают приоритет микроуровневым процессам, в которых социальный порядок локально коллективно создается и устанавливается благодаря переговорам участников ситуации [24].

Коммуникативные проблемы в социокультурной традиции можно помыслить как разрывы между пространством (социокультурной диверсификацией и отношениями) и временем (социокультурными изменениями). Эти разрывы приводят к невозможности взаимодействия за счет истощения запаса распространенных паттернов, от которых это взаимодействие зависит.  Конфликты, недопонимание и трудности в координации возрастают, когда социальные условия создают дефицит известных ритуалов, правил и ожиданий участников. Таким образом, социокультурная теория много говорит о проблемах, растущих из технологических изменений, разрушения традиционного социального порядка, урбанизации и «общества масс» {имеется в виду общество массовой культуры потребления, современное урбанизированное индустриальное и постиндустриальное общество, – прим. переводчика}, бюрократической рационализации и, в последнее время, постмодернистской культурной фрагментации и глобализации. Неэкологичное использование законодательства и средств массовой информации часто прерывает взаимодействие, но в то же время делает необходимым креативное производство  новых смыслов и новых средств коммуникации.

Гибриды социокультурной и иных традиций коммуникативной теории широко распространены, – настолько широко, что «чистые» образцы социокультурной теории коммуникации может быть трудно обнаружить.

Теория социального действия СМИ, например, сплавляет широкий спектр социокультурных, феноменологических и семиотических точек зрения (Schoening & Anderson, 1995).

CMM (Coordinated Management of Meaning) теория представляет собой сплав интеракционистской социальной теории с кибернетической и диалогической концепциями  (Cronen, 1995; Pearce,  1989). Анализ бесед имеет интеракционистские, феноменологические и семиотические корни (Heritage, 1984).

Риторическая теория в 20-м веке содержит в себе также строго социокультурный поворот, в котором риторика часто понимается как инструмент для улучшения человеческих отношений (Ehninger, 1968), и «некоторые утверждают, что аккультурация {процесс взаимовлияния культур – примечание переводчика} форм и практик организаций, социальных групп,  научных дисциплин, технологий, субкультур и культур – это в значительной мере риторическое обучение… которое коммуникативно соответствует отдельным частям содержания в некоторых ситуациях» (Arnold, 1989, с. 464). Таким образом, социокультурный порядок конституирует риторические материалы, в то время как риторика становится методом, который сознательно или бессознательно, применяется для конституирования общественного порядка.

Во всех этих гибридных традициях, тем не менее, отличный от других социокультурный «голос» может быть услышан. Этот голос, например, критикует социальную психологию за ее чрезмерный индивидуализм, невнимание к макросоциальным силам, и нечувствительность к культурным различиям и вызовам, снова и снова, за то, что социально-психологический подход доминировал в коммуникативных исследованиях вместо принятия более культурного или социального подхода [25]. Кроме того, социокультурная традиция критикует классическую риторику за ее наивные предположения о деятельности (в портретировании великих ораторов как формирователей истории, например) и семиотику за абстрагирование знаков и знаковых процессов от более широкого социокультурного контекста, в котором они функционируют.

Этот социокультурный голос также проложил себе путь в повседневный практический метадискурс. Социокультурная теория правдоподобна отчасти потому, что она риторически опирается на общеизвестные истины, такие как индивидуальность – это продукт социальной среды; группы развивают отдельные нормы, ритуалы и мировоззрение; социальные изменения могут быть трудными и разрушительными; попытки активно вмешиваться в социальные процессы часто ведут к непредсказуемым последствиям.

Социокультурная теория также вызывает к жизни множество общеизвестных предположений, таких как наши склонности принимать как само собой разумеющуюся абсолютную реальность нашу собственную и чужую личную идентичность, думать о социальных институтах как если бы они были неизбежным природным феноменом, быть этноцентричными или бесчувственными к культурным различиям, и перекладывать моральную ответственность на индивидуумов за такие проблемы как бедность и преступность, которые в значительной степени имеют социальное происхождение. Социокультурная теория культивирует коммуникативные практики, которые признают культурное многообразие и относительность, ценят толерантность и понимание, и подчеркивает коллективную ответственность больше, чем индивидуальную. Повседневный практический дискурс вины и ответственности, например, имеет ясное влияние на теоретический дискурс в «обществе», о котором говорит социокультурная традиция (Bowers & Iwi, 1993).

Критическая традиция: коммуникация как дискурсивная рефлексия

Для модели коммуникативного действия язык релевантен только с прагматической точки зрения:  спикеры, используя высказывания с целью достичь понимания, формируют отношение к миру,  и это происходит не только директивно как в телеологическом, норморегулирующем или  драматическом действии, но и путем рефлексии… Они больше не относятся непосредственно к чему-то в объективном, социальном или субъективном мирах; вместо этого они релятивизируют свои высказывания, чтобы избежать возможности того, что их обоснованность будет оспорена другими действующими лицами (Habermas, 1984, с. 98).

Когда мы видим ограничения, которые ограничивают наш выбор, мы ощущаем властные отношения; когда мы видим только выбор, мы живем, и воспроизводим власть (Lannamann, 199 I, с. 198).

Систематические искажения коммуникации приводят к тому, что  как процесс она продолжается в конкретных системах, которые стратегически (хотя и латентно) работают скорее на воспроизводство, чем на производство, самих себя (Deetz, 1992, с.  187).

Открытие возможности – это конечное следствие пословицы о том, что сила становится непредсказуемой при отражении от чего-либо (Krippendorff, 1995, с. 113).

Источники критической коммуникативной теории могут быть прослежены от Платоновской концепции сократовской диалектики как метода достижения правды, состоящем в задавании диспутативных вопросов во время взаимодействия, которые провоцируют критическое отражение от противоречий и приводят к пониманию. Критическая теория коммуникации подчеркивает определенную нестабильность, которая присуща каждому акту коммуникации (Habermas, 1984), ориентированному на достижение взаимопонимания, являющегося частью целевой установки на артикуляцию, критическое вопрошание и трансцендендирование предпосылок, которые считаются не соответствующими действительности, нечестными или несправедливыми. Коммуникация, которая включает только передачу-прием сообщения или ритуальное распространение значений изначально неисправна, искажена, неполна. Аутентичная коммуникация происходит только в процессе дискурсивной рефлексии, движущейся в направлении трансцендентности, которая никогда не будет полностью и окончательно достигнута. Тем не менее, за счет отражающих коммуникацию рефлексивных процессов такая коммуникация может прогрессировать.

Традиция критической социальной теории (в широком ее понимании) начинается от мысли Маркса, продолжается во Франкфуртской школе к Хабермасу, или альтернативно через другие нити – от позднего марксизма и пост-марксизма к сегодняшним теориям политической экономии, критическим культурологическим учениям, феминистической теории или теоретических школ, связанных с новыми социальными движениями (таких как постколониальная теория и гомосексуальная теория) [26]. Для критической коммуникативной теории главная «проблема коммуникации» в обществе происходит из-за воздействия материальных или идеологических сил, которые исключают или искажают дискурсивную рефлексию. Коммуникация, понятая таким образом, объясняет как социальная несправедливость усугубляется идеологическими искажениями и как справедливость потенциально может быть восстановлена посредством коммуникативных практик, которые способны критически отрефлексировать, или актуализировать сознание с целью срывания масок этих искажений и, следовательно, могут освободить от них политическую активность.

Критическая традиция выглядит правдоподобной, поскольку  она обращается к общеизвестным истинам о вездесущности несправедливости и конфликтов в обществе, о путях, которыми власть и превосходство могут победить правду и рассудок, и потенциальной возможности в дискурсе с другими прийти к освобождающим инсайтам, демистификации, возможно даже реализации того, что «должно быть». Критическая теория аппелирует к общераспространенным ценностям – свободе, равенству и разуму, а также формирует множество вызовов (проблем), связанных с общеизвестными предположениями о том, что является обусловленным. В частности, это проблема естественности (природности) социального порядка и вопросы рационального подтверждения любой власти, традиций и конвенциональных верований, включая традиционные верования о самой природе разума, которая, как некоторые утверждают, претерпела искажения, связанные с обслуживанием капитализма, расизма и патриархальности. Это проблема общеизвестного предположения об объективности и морально-политической нейтральности науки и технологии. Это проблема всепроникающего индивидуализма нашей культуры и идеологического доминирования инструментальных причин и обоснований, это предположение о том, что рациональность заключается целиком в расчете средств и целей, которые в конечном итоге могут быть выбраны только волюнтаристски на основе индивидуальных интересов. Критическая теория пытается стать более практичной разновидностью теории, даже ее понимание того, что практично, часто сталкивается с общепринятым пониманием практичности. В основе своей, в традиции Маркса, это подход, нацеленный не на понимание того, как устроен мир – и конечно он не научит студентов как стать более успешными в том мире, который существует. Это подход к изменению мира через практику или теоретическую рефлексию социального действия.

Любая разновидность коммуникативной теории может иметь само-рефлексивную, критическую составляющую и таким образом продуцировать гибриды, такие как критическая риторика (McKerrow, 1989) или критическая семиотика (Hodge & Kress,  1993; Fairclough, 1995). Более интересны с точки зрения диалогико-диалектической согласованности усилия по проработке противоречий между критической теорией и другими традициями коммуникативной теории, например Condit (1989) и Farrell (1993) сделали это в отношении риторики. Литература о критической теории в противостоянии с социокультурной теорией огромна, по сути она совпадает со всеми последними наработками в социокультурной теории, ведь критическая теория, по своей сути является критикой воспроизводства социального порядка, что, собственно, является центральной темой социокультурной теоретической традиции.

Тем не менее, предложения критической теории, я уверен в этом, представляют собой модель коммуникативной практики, которая радикально отличается от социокультурной модели коммуникации и репродукции социального порядка. Для критического теоретика, деятельность, которая просто репродуцирует существующий социальный порядок или даже которая продуцирует новый социальный порядок – это все еще не подлинная коммуникация. С целью установления социального порядка, базирующегося на подлинном взаимопонимании (что отличается от стратегической манипуляции, гнетущей конформности, или пустого ритуала); подлинное взаимопонимание становится рекуррентно необходимым для коммуникаторов для того, чтобы формулировать утверждения, вопросы и отрыто дискутировать о различающихся предположениях, касающихся объективного мира, моральных норм и внутреннего опыта  (Habermas, 1984, с.  75-101;  также см. Deetz, 1992, 1994).

Критически-теоретическая модель коммуникации как дискурсивная рефлексия, таким образом, напоминает феноменологический концепт диалога, к которому, однако, добавляется в качестве отличия диалектический аспект. В критической перспективе, феноменологический диалог репрезентирует идеальную форму коммуникации, которая маловероятна в существующих социокультурных условиях. Модель диалога дефектна, поскольку она не может двигать участников к рефлексии социокультурных условий, которые потенциально делают такой диалог невозможным. Диалектическое вопрошание о предпосылках демаскирует эти условия и, таким образом, пролагает путь к социальным изменениям, которые могут создать возможность для подлинного диалога.

Похожий паттерн коммуникации характеризует различные формы идеологической критики и феминизма или пробуждения сознания на основе самоидентичности. Сюда же может быть отнесена последняя теория о «неделании» (“undoing”) власти (Krippendorff 1995), которая основана на кибернетической и феноменологической разновидности коммуникативной теории и в которой выстраивается гибридный критический подход, который показывает изрядно больший оптимизм, чем большинство других критических теорий насчет возможности просветленного понимания, как изменить мир (в ситуации отсутствия согласованного политического действия).

Критическая теория критикуется другими теоретическими традициями за политизацию науки и схоластику, а также за попытку утвердить универсальный нормативный стандарт для коммуникации, базирующийся на априорной идеологии. Некоторые критики критической теории верят, что наука не должна ничего говорить о нормативных стандартах; другие – что нормативные стандарты должны базироваться на объективных эмпирических критериях; оставшиеся – что нормативные стандарты могут иметь отношение только к локальным культурам и конкретным коммуникативным практикам.  В ответ на эту критику, критическая теория критикует другие теоретические традиции за их слепоту к собственным идеологическим предпосылкам и их ложные притязания на политическую нейтральность. Для критических теоретиков, локальные практики и эмпирические результаты коммуникации не могут быть приняты за чистую монету, но должны всегда быть обсуждены в свете рефлексивного анализа искажающих эффектов власти и идеологии в обществе.

Эти аргументы определяют, возможно, наиболее полезный вклад критической теории, помимо ее очевидного отношения к дискурсу о социальной несправедливости и изменениях. Они способствуют более глубокому пониманию и признанию дискурсивной рефлексии как практики, возможно, присущей всей коммуникации. Коммуникация, как я указывал ранее, – это не только то, что мы делаем, но и то, о чем мы рекуррентно говорим как о пути, который практически обвивает то, что мы делаем, пока мы идем по нему. Этот практический метадискурс всегда имеет потенциал для развития в настоящий рефлексивный дискурс, который вживляет коммуникативную теорию в практику (Craig, 1996b). Критическая традиция коммуникативной теории, таким образом, подтверждает, что рефлексивный дискурс и, следовательно, коммуникативная теория этого дискурса, играют важные роли в драме нашего ежедневного понимания и практики коммуникации.

Работа поля: заключительные рефлексии

Этот предварительный эскиз теории коммуникации как поля оставляет много поводов для размышлений и большое пространство для действий. Я завершаю его рефлексивным брифом, в котором формулируется повестка дня, своеобразный план будущей работы и декларируется отношение (причастность) к дисциплинарным практикам в коммуникативных исследованиях.

Предстоящая работа: исследование, разработка, применение

Предстоящая работа включает в себя исследование поля для обнаружения ключевых вопросов и картирования комплексной топографии традиций; создание новых традиций коммуникативной теории и новых путей схематизации поля; и приложение коммуникативной теории к практическому метадискурсу коммуникативных проблем.

Исследование поля подразумевает пересечение границ различных традиций для исследования их взаимодополняемости и напряжения между ними и глубинное («спелеологическое») исследование традиций для понимания их внутренней сложности. Теоретическая матрица предлагает нам найти точки согласия и конфликта между традициями коммуникативной теории. При этом мы должны формулировать основные темы и проблемы коммуникативной теории именно в контексте поля. Понятия коммуникативной стратегии и техники, например, являются заметными в нескольких традициях, но мышление, пересекающее эти границы (транстрадиционное), включающее риторику, феноменологию, кибернетику, социальную психологию и критическую теорию, проблематизирует эти понятия в теоретически и практически интересном ключе. Проблема стратегии против достоверности (риторики или социальной психолоии против феноменологии), проблема интенциональности против функциональности (риторика или феноменология против кибернетики), проблема доказательства эффективности техники (социальная психология против риторики), проблема инструментально ориентированного разума как идеологическое искажение (критическая теория против кибернетики или социальной психологии) – эти проблемы могут теперь быть поняты и интерпретированы как центральные, поле-определяющие проблемы коммуникативной теории.

При дополнительном изучении традиций необходимо иметь в виду, что каждая из них внутренне сложна и открыта для многочисленных интерпретаций. Традиции коммуникативной теории могут быть переопределены, рекомбинированы, гибридизированы и разделены многими путями. Риторическая традиция включает множество различных разрастающихся и конкурирующих школ мышления, как и семиотика, феноменология и др. Теоретические поля могут проявляться как графические изображения фрактальных функций, которые имеют одинаковые формальные характеристики на каждом уровне детализации.  Каждая традиция коммуникативной теории сама по себе – это сложное поле, которое при увеличении предстает как диалогико-диалектическое поле, структурированное множеством традиций, как будто коммуникативная теория – это единое целое. Если мы уменьшим увеличение до грубого уровня детализации, поле коммуникативной теории коллапсирует в одну традицию мышления со сложным мегаполем гуманитарных наук. Возможно, идеал «дружественного для пользователя» пути представления коммуникативной теории может выглядеть как интерактивный гипертекст, который позволит нам исследовать предмет нашего изучения мириадами путей через гиперссылки, которые ведут сквозь масштабные уровни к гибридным традициям и альтернативным схематизациям, родственным дисциплинам и мультимедийным записям коммуникативных практик, связанных с теорией через практический метадискурс [27].

Создание новой теории – это задача, которую наши усилия по исследованию поля сделают неизбежно необходимой, поскольку мы спотыкаемся о концептуальные разрывы, она может вдохновить нас на новые идеи, новые формы и практики коммуникации.

Каждая из семи традиций основана на уникальной модели коммуникативной практики, существенно отличающейся от всех других в таблице. Поэтому они составляют набор различимых альтернатив, но не логически исчерпывающий набор. Поле коммуникативной теории логически открыто новым традициям, есть только одно ограничение, состоящее в том, что каждая новая традиция должна основываться на уникальной модели коммуникативной практики, которая, будучи интегрированной в поле (которое может включать в себя переопределенные другие традиции), не будет логически редуцирована к одной из присутствующих в нем моделей.

Любая из следующих традиций, например, может потенциально быть реконструирована до стадии различимых теоретизаций коммуникативной практики:

• Феминистическая традиция, в которой коммуникация может быть теоретизирована как связанность с другими (connectedness to others), таким образом формируя «отличительный акцент на то, что многие женщины делают ставку на контекстуальное мышление и принятие решений, фокусируются на важности и полезности разговоров, установлении контакта и отношений» (Kramarae, 1989, с.  157; также см.  Foss  & Griffin,  1996). Как эта модель коммуникации могла бы отличаться от феноменологической модели диалога? Как может выстоять феминизм против критической теории?
• Эстетическая традиция, в которой коммуникация может быть теоретизирована как воплощенный перформанс (embodied performance), таким образом подчеркивается «поэтический» аспект коммуникации в создании ритуалов, отношений, значений и правды (см. напр., Conquergood, 1992; Hopper, 1993). Как может она отличаться от семиотической и социокультурной модели коммуникации? Каким может быть ее взаимное расположение по отношению к риторике и критической теории в поле (Conquergood, 1992; Laffoon, 1995)
• Экономическая традиция, в которой коммуникация может быть теоретизирована как обмен (exchange), таким образом подчеркивая, что каждое сообщение (что-то такое, что можно передать от одного агента другому) имеет некую обменную ценность, которая эквивалентна его значению. На что может быть похожа эта традиция, если реконструировать и отделить ее от нескольких традиций, таких как критическая теория (Schiller, 1994), феноменология  (Chang, 1996) и социальная психология (Roloff, 1981)?
• Спиритуалистическая традиция, в которой коммуникация может быть теоретизирована как общение с нематериальным или мистическим планом бытия (communion on a nonmaterial or  mystical plane of  existence), таким образом раскрываются невыразимые иначе корни сообщества – и практическая зависимость от веры – в реальности опыта, который выходит за рамки истории и всех человеческих различий (см. напр. Cooper, 1994; Crawford, 1996; Goodall, 1996; Pym, 1997; Ramsey, 1997). Как эта трансцендентная коммуникация пересекается с другими видами трансцедентных практик, постулированных в феноменологии (в диалоге), в социокультурной теории (в культуре) и в критической теории (в рефлексии)?

Если эти примеры выглядят поверхностными, рассмотрим строгий стандарт, введенный через требование о том, что каждая новая традиция должна внести свой уникальный вклад в теоретизирование коммуникативной практики. Например, идея биологической традиции коммуникативной теории может рассматриваться как правдоподобная, если учесть интерес к недавним публикациям о биологических подходах к коммуникации (например, Cappella, 1996). Но я не знаю ни одного отличительно-биологического пути теоретизирования коммуникативной практики, который мог бы лучше описать ее, чем семиотика (напр. Liska,  1993), или социальная психология (напр. Cappella,  1991, 1995) или кибернетика (как в исследованиях генетического информационного процессинга или циклов обратной связи в экосистеме). Коммуникативная практика, теоретизированная как медиация с помощью знаков (семиотика) как взаимодействие (социальная психология) или информационный процессинг (кибернетика), может, возможно, быть объяснена биологическими принципами, такими как те, благодаря которым организмы разиваются или эволюционируют через естественный отбор  (Cappella, 1991,1995,1996; Hauser, 1996; Horvath, 1995), но я не знаю ни одной уникальной биологической концептуализации коммуникативной практики самой по себе. Традиция, которая не отвечает этому строгому стандарту, логически находится за пределами поля коммуникативной теории.

Это вовсе не означает, что кто-то не сможет биологически теоретизировать коммуникацию. Новые идеи всегда возникают в академическом дискурсе и всегда могут быть предложены новые пути теоретизирования коммуникации. Новые теоретизации коммуникации также могут возникнуть на почве практической теории, через критическое изучение и концептуальную реконструкцию коммуникативных практик в любой культурной традиции или локальной ситуации (Craig & Tracy, 1995). В принципе, мы не имеем оснований полагать, что не будут созданы новые традиции коммуникативной теории, и новые взгляды на старые традиции, они по-прежнему будут обнаруживаться и изобретаться, и мы можем не надеяться, что работа по созданию коммуникативной теории будет когда-либо завершена, одновременно нам не стоит беспокоиться по этому поводу.

Применение коммуникативной теории включает в себя включение традиции теоретического метадискурса в практический метадискурс о реальных коммуникативных проблемах. Именно в этом процессе применения коммуникативная теория может быть логически протестирована на устойчивость, актуальность и полезность для управления поведением и критического анализа практики [28]. Каждая традиция предлагает метадискурсивный словарь, используя который коммуникативные проблемы и практики могут быть концептуализированы и обсуждены. Овладение несколькими словарями коммуникативной теории делает возможным исследовать коммуникативные проблемы с разных точек зрения и применить словари, которые окажутся более подходящими и полезными в каждом случае [29]. Поскольку каждая традиция апеллирует к нескольким метадискурсивным общеизвестным истинам, каждый словарь имеет потенциал для провоцирования и формирования метакоммуникативной рефлексии. Обсуждение того, кто оказался более «стратегичным» в коммуникации, например, может потребовать применения словарей риторики и феноменологии и спровоцировать рефлексивное размышление над парадоксами радикально подлинной коммуникации. Такой рефлексивный дискурс может двигаться вдоль континуума между теорией и практикой и, в моменты приближения к теоретическому полюсу, может становиться неотличимым от теоретического метадискурса коммуникативной теории о самой себе (Craig, 1996b). В эти моменты пересечения между теоретическим и практическим метадискурсом, работа изучения, создания и применения коммуникативной теории сливается в одной деятельности.

Выводы для дисциплинарной практики коммуникативных исследований

Главный вывод для нашей дисциплинарной практики состоит в том, что все мы, теоретики коммуникации, имеем нечто важное для того, чтобы спорить об этом – и это социальная практика коммуникации – поэтому нам нужно перестать игнорировать друг друга и начать адресовать нашу работу всему полю коммуникативной теории. Как результат, мы можем построить когерентное поле коммуникативной теории.

Что в точности означает вовлекаться в работу по разработке поля? Три вещи, которые я предлагаю (продолжая Anderson, 1996): (a) ориентироваться на поле как на широкую дисциплинарную аудиторию; (b) проявлять особое внимание к интердисциплинарным исследованиям; и (c) обучать наших студентов в контексте поля.

К разработке:

1. Теоретики коммуникации должны адресовать свои труды, даже если они написаны на специальные темы, всему полю в целом. Это означает, что они должны показать осведомленность о соответствующих традициях теории коммуникации, включать в свои исследования центральные темы и проблемы поля, подчеркивать практические следствия и отвечать на интересные и критические замечания от представителей других традиций. Учитывая реалии академической специализации, от индивидуальных ученых не стоит ожидать глубокого понимания каждой области поля. Аргументы, направленные на пересечение границ традиций, не всегда будут очень инновационными и могут быть технически наивны в некоторых отношениях. Они могут послужить всего лишь сигналами полевой релевантности к данной работе и проявить точки входа (и мотивационные раздражители) для других ученых, которые более глубоко вовлечены в пересечение между корректированием ошибок определенной теоретической традиции и прояснением проблем и переносом дискуссии на более глубокие уровни. Вот таким образом диалогико-диалектическая когерентность может выглядеть на практике.
2. Теоретическая матрица предлагает сосредоточиться на интердисциплинарности, но при этом сохранить дисциплинарный фокус коммуникативных исследований. Каждая из традиций относится к определенному ареалу интердисциплинарных исследований (в политической коммуникации, семиотике и культурологии, философии, информационных науках и т.д.), что может обогатить другими взглядами на коммуникационную теорию (Tracy, 1990), например, имея проработанный и отличный от других коммуникативный подход к интердисциплинарному дискурсу, можно изучать его через призму нормативных и прикладных интересов, используя осведомленность аудитории, и фокусируясь на проблемах и стратегиях. Такая точка зрения демонстрирует смесь риторики, социальной психологии, и других влияний различных коммуникативных теорий. Коммуникативные ученые информированы о традициях всего поля и имеют возможности для того, чтобы двигаться за пределы продуктивной фрагментации и привнести что-то большее в интердисциплинарные исследования.
3. Те из нас, кто изучает коммуникативную теорию, сталкиваются с уникальными вызовами. Магистранты приходят в аудитории для изучения коммуникации, чтобы получить нечто практическое, и мы предлагаем им теорию. Они идут, чтобы получить что-то понятное. Но мы предлагаем им фрагменты предмета, и никто не может понять 249 теорий и даже подсчитать их. Анализ в Таблице 1 и Таблице 2 приглашает педагогику, которая рассматривает все поле как ресурс для рефлексии над практическими проблемами и, в движении от эскизного обзора более глубоко в поле, направляется не прочь от практических забот, а глубже проникает именно в них.

Продвинутые студенты также должны научиться использовать коммуникативную теорию в других направлениях. Студенты, если они хотят сделать оригинальное исследование «не могут игнорировать необходимость методологической специализации, а значит, и теоретической» (Reeves, 01992, с.  238). Тем не менее, широкий взгляд на поле может поспособствовать им адресовать следствия специализированной работы к более широкой дисциплинарной и междисциплинарной аудитории. «Работа» изучения коммуникативной теории на продвинутом уровне становится немного легче для специалистов в каждой традиции, которые могут фокусироваться преимущественно на «их собственной» строке и столбце в Таблице 2, вот почему возникают проблемы между их собственной традицией коммуникативной теории и другими: другие клетки в матрице могут быть оставлены ими исключительно специалистам в других традициях.

Очерчивая одну традицию коммуникативной теории, мы должны думать, что Таблицы 1 и 2 – могут выступить в качестве каркаса для построения схемы риторического изобретения – схемы общеизвестных мест и склада аргументов – которые могут помочь в подготовке студентов, изучающих коммуникацию, к участию в более широком дисциплинарном дискурсе, так же как традиционное искусство риторики готовит граждан к участию в дискурсе по общим государственным делам. Искусство риторики апеллирует к «общеизвестным истинам» или «государственному» или «общественному» знанию о знании, уже распространенному в аудитории. Аналогичным образом, поле коммуникативной теории маркирует общее дискурсивное пространство – пространство для теоретического метадискурса – в котором более специализированные теоретические дискурсы могут ангажировать друг друга и вместе с практическим метадискурсом отвечать на вопросы коммуникативной и социальной практики. Это поле коммуникативной теории не является хранилищем абсолютной истины. Оно претендует не больше, чем на полезность. 

Об авторе

Роберт Т. Крейг (Robert T. Craig) – доцент Департамента коммуникации в Университете Колорадо, Боулдер. Части этой статьи были представлены в более ранних версиях на Второй Ежегодной Лекции о Человеческой Коммуникации в Университете Индианы, Блумингтон, 16 октября 1996, на ежегодной конференции Международной Коммуникативной Ассоциации в Монреале, в мае 1997, а также на Национальной Коммуникативной Ассоциации в Чикаго, в ноябре 1997.

Примечания

1. Далеко не полная выборка последних книг, представляющих оригинальные работы по общей теории коммуникации безотносительно дисциплин, в рамках которых эти работы выполнены, исключая те, что написаны по более конкретным темам, таким как медиа-эффекты и межличностные отношения: Altheide (1995), Anderson (1996), Angus & Langsdorf  (1992), Carey  (1989), Chang (1996), Deetz (1992), Goodall (1996), Greene (1997), Harris (1996), Hauser (1996), Kaufer & Carley (1993),L eeds-Hurwitz (1995), Mantovani (1996), Mortensen (1994), Morrensen with Ayres (1997), Norton & Brenders (1995),P earce (1989), Pilotta & Mickunas (1990), Rothenbuhler (1998S~ig man (1995h), Stewart (1995),J . Taylor (1993), T.  Taylor (1992), Theall (1995).
2. Здесь некоторые индикаторы поля (см. Anderson, 1996; Craig, 1989). Далее начала появляться история коммуникативной теории (Mattelart, 1996; Schiller, 1996), и коллективные работы (учебники, энциклопедии, антологии) различной ценности, всеохватности и полезности могут быть найдены (например, Arnold & Bowers, 1984; Barnouw et al., 1989; Casmir, 1994; Cobley, 1996; Crowley & Mitchell, 1994; Cushman & Kovacic, 1995; Kovacic, 1997; Philipsen & Albrecht, 1997).
3. Коммуникативная теория происходит из многих различных академических дисциплин, и общеизвестно, что ученые игнорируют работы, написанные за рамками их собственной дисциплины. Как следствие, они имеют тенденцию писать о коммуникации не обращая внимание на многие работы, оставшиеся за границами их дисциплины. К их чести, ученые, занимающиеся коммуникацией, имеют тенденцию изменить этот паттерн. Они часто цитируют работы из других дисциплин. Конечно, чаще и с большим желанием они цитируют работы из более далеких научных направлений, то есть они стараются не цитировать ученых из близкого круга. Это имеет неожиданное следствие: ученые, занимающиеся коммуникацией, редко цитируются кем-либо, как внутри, так и снаружи сообщества (Myers, Brashers, Center, Beck, & Wert-Gray, 1992; Paisley, 1984; Reeves & Borgman, 1983; Rice, Borgman, & Reeves, 1988; So, 1988).
4. «Это как если бы область исследований коммуникации представляла собой ряд изолированных друг от друга лягушачьих прудов – с недружественным кваканьем между прудами, очень малым количеством продуктивного общения, и лишь немногими случаями успешного перекрестного оплодотворения» (Rosengren, 1993, с. 9).
5. Следовательно не стоит удивляться, если один автор спрашивает, почему так мало теорий коммуникации (Berger, 1991), а другой спрашивает, почему их существует так много (Craig, 1993). Они несогласны друг с другом не только в том, что считать теорией коммуникации, но также несогласны в том, каков размер и какова форма поля, в котором они считают теории.
6. Общая история коммуникативных исследований (Delia, 1987; Rogers, 1994), они также подчеркнули мультидисциплинарные источники поля.
7. Dance & Larson (1976) расширили список до 126 определений, и это число, по природе вещей, может только увеличиваться со временем.
8. Критика, которая подчеркивает более деспотические, исключающие тенденции традиционных дисциплин, см. McLaughlin (1995), Sholle (1995), and Streeter (1995). Также эти критики выступают против «дисциплины» коммуникации, они выступают за «поле» коммуникации, которое они описывают как «постдисциплинарное». Несмотря на различия в терминологии, мы, кажется, согласны в том, что коммуникативные исследования должны стремиться к некоторому (недеспотичному, не исключающему) виду согласования (когерентности). Другие критики атакуют даже идею когерентности, ссылаясь на важные институциональные и интеллектуальные преимущества, происходящие из дисциплинарной фрагментации (например O’Keefe, 1993; Newcomb, 1993; Peters, 1993; Swanson, 1993). Я надеюсь ответить на эти аргументы детально в другом эссе. Здесь я могу возразить только предлагая иную, но не обязательно несовместимую, перспективу.
9. См. версии этого аргумента Beniger (1993);Berger & Chaffee (1987, с. 894); Cronkhite (1986); Deetz (1994); Luhmann (1992); Motley (1991); Pearce (1989); Rothenhuhler (1993,1996, 1998); Shepherd (1993); Sigman (1992, 1995a)
10. Могут ли коммуникативные исследования претендовать на то, чтобы стать фундаментальной дисциплиной, которая объясняет другие дисциплины, ведь эти дисциплины суть социальные конструкты, которые, как и все социальные конструкты, конституированы символически через коммуникацию? Да, конечно, но только в шутку! Фактически, любая дисциплина может претендовать на то, чтобы стать «фундаментальной» социальной дисциплиной, базируясь на каком-либо испытанном аргументе, в котором все социальные процессы начинают носить фундаментально когнитивный, экономический, политический, культурный, в самом деле, почему бы не химический или субатомный смысл? Ирония, которая делает эту шутку смешной, состоит в том, что каждая дисциплина занимает точный центр вселенной с ее собственной точки зрения. Коммуникация – не исключение, но коммуникация как метаперспектива – перспектива на перспективу – может помочь нам оценить иронию этой ситуации.
11. См. в особенности Deetz (1994);also see Carey (1989),Pearce (1989),and Shepherd (1993). Идея, что коммуникация играет важную роль в формировании демократического общества имеет философские корни в американском прагматизме. Для знакомства с классической его версией см. Dewey (1916, 1927) и McKeon (1957).
12. Этот логический парадокс, что коммуникация существует только в результате конститурирования коммуникацией (но что представляет собой коммуникация, конституирующая коммуникацию?) был хорошо изучен в рамках кибернетической традиции (Bateson, 1972; Krippendorff, 1997; Luhmann, 1992). Это лишь одно из проявлений парадоксальной рефлексии между значением и контекстом, или сообщением и метасообщением, что характерно для всех коммуникаций.
13. Carey (1989),McKinzie (1994),Reddy (1979), Taylor (1992), – всерьез полагают, что коммуникация, по крайней мере в Европейско-Американской культуре, в основном мыслится всеми как процесс передачи.
14. Хотя сторонники конститутивной модели не всегда отклоняют трансмиссионную модель полностью, они редко воспевают ее достоинства. Peters (1994), возможно, является исключением.
15. Заметим, что рефлексивные, самокритичные утверждения каждой традиции показаны на диагональных ячейках с верхнего левого к нижнему правому углу в Таблице 2. Они могут быть поняты как трещины или точки нестабильности, которые могут привести к разрушению традиций, но я предпочитаю думать о них как о зонах самовопрошания, которые потенцируют диалог и инновации.
16. Arnold определяет риторику как «изучение и преподавание практической, как правило убеждающей коммуникации» и отмечает лежащую в фундаменте «гипотезу о том, что влияние и значение коммуникации зависит от методов, выбранных для инициирования, составления и презентации сообщений» (Arnold, 1989, с. 461).
17. Классический текст: Locke (1690/1979); см. Peters (1989), Steiner (1989), Taylor (1992).
18. Для знакомства с классическими утверждениями этой точки зрения см. Bateson ( 1972) и Dennett (1979).
19. Kaufer & Butler (1996) может быть рассмотрен как гибрид риторики и кибернетики.
20. О различных попарных смешениях см. Cherry (1966); Eco (1976); Wilden (1972).
21. Последние работы Krippendorff‘а (например, 1993) демонстрируют движение от кибернетической модели к феноменологии, которое сохраняет значительные следы кибернетики. Несколько глав в антологии Steier (1991) о рефлексивности демонстрируют подобные тенденции.
22. Как отмечает Herman (1995, с. 7), подъем психологии как культурного мировоззрения в 20-м веке был вызван отчасти серией войн и других страшных событий, которые «поставили рациональность и автономию личности под сомнение».
23. Meyrowitz утверждает, что «практически все специфические вопросы и аргументы о конкретном СМИ или обо всех СМИ в целом, могут быть связаны с одной из трех базовых метафор: медиа – это канал, медиа – это язык, медиа – это среда» (1993, с. 56). В социально-психологической традиции медиа – это канал; в семиотической традиции – это язык, в социокультурной традиции они – среда.
24. Недавние попытки найти баланс между этими двумя полюсами включают, например, теорию структурирования (Giddens, 1984), практическую теорию (Bourdieu, 1992), и экологические модели (например, Altheide, 1995; Mantovani, 1996).
25. Недавние призывы к «конститутивной» или «коммуникационной» комуникативной теории часто следуют по этой линии аргументации; смотри, например, Carey (1989), Sigman (1992, 1995a, 1995b), и некоторые главы в Leeds-Hurwitz (1995). Также см.  Sigman (1987) и Thomas (1980).   
26. Недавний симпозиум иллюстрирует сегодняшнюю центральную роль Хабермаса в этой традиции, см. Huspek (1997)
27. На кибернетических принципах хорошей коммуникации, удобная репрезентация коммуникативной теории должна быть структурирована таким образом, чтобы способствовать эффективной когнитивной обработке информации. Базируясь на классической теории Миллера Miller (1956), способность человека обрабатывать информацию ограничивает число различных «традиций» (или «кусков) теории, которые могут быть включены в один уровень теоретической схемы, только семью единицами. Так случилось, что именно это число традиций отражено в настоящей матрице.
28. Методы и стандарты для тестирования или критической оценки практической коммуникационной теории поднимают множество сложных вопросов, которые выходят за рамки настоящего эссе. См. Craig (1995, 1996b) и Craig & Tracy (1995) для продолжения дискуссии по этим вопросам.
29. Это согласуется с точкой зрения Jonson и Toulmin о том, что применение теории на практике по своей сути риторическое и мировоззренческое, в большей мере, чем «геометрическое» или формально дедуктивное Jonson и Toulmin (1988, c. 293). Альтернативные теории не являются взаимоисключающими, но предлагают ограниченные дополнительные взгляды на практические проблемы (Craig, 1996b).

Список литературы